«У Джигурды и Высоцкого хриплый голос, но разница между ними есть, ведь правда?» Интервью Бориса Хлебникова, обладателя главного приза «Кинотавра-2017»

Главный приз «Кинотавра» получил фильм «Аритмия» Бориса Хлебникова с Александром Яценко (приз за лучшую мужскую роль) и актрисой Ириной Горбачевой. Это первая большая награда режиссера «Коктебеля», «Долгой счастливой жизни» — в 2013 году этот фильм был на Берлинале — и сериала «Озабоченные». Журналистка «Медузы» Саша Сулим поговорила с Борисом Хлебниковым о его новом фильме, победе на «Кинотавре», обысках у Кирилла Серебренникова и задержаниях на митингах.

— Почему вы решили снимать фильм именно о работниках скорой помощи?

— Однажды мне позвонил продюсер телеканала ТНТ Алексей Агеев и спросил, не хочу ли я написать какой-нибудь телемувик выходного дня, в жанре романтической комедии. Я согласился и придумал сюжет про молодую пару, которая хочет развестись, но денег у них нет, а квартира снята на четыре месяца вперед. Именно такую комедию мы собирались писать с Наташей Мещаниновой (соавтор сценария — прим. «Медузы»). Когда дело дошло до того, чтобы придумать профессию нашим героям, мы методом тыка решили: пускай они будут врачами. Но когда мы начали погружаться в материал, то поняли, что комедия у нас уже не получится.

— Наталья Мещанинова рассказала, что когда она работала над сценарием, то просила реальных врачей записать ей на видео несколько своих посиделок. Каким образом вы еще изучали материал?

— Я всегда перед тем, как приступить к написанию сценария, стараюсь погрузиться в среду своих героев. В случае с «Аритмией» у нас был специальный помощник: режиссер-документалист записывал для нас на камеру будни врачей. Мы внимательно изучали документальный сериал, снятый в Екатеринбурге про врачей скорой помощи; у нас были консультанты-врачи — с ними мы тоже подробно общались. Ведь совершенно неважно, что потом войдет в фильм из всех этих рассказов, — важно то, что набирается целая горка разговоров и впечатлений, изучив которую невозможно наврать, у тебя это уже просто не получится. В фильме нет прямых заимствований из жизни, но когда у тебя появляется определенный объем знаний, ты начинаешь писать достоверно.

— Вы часто говорите, что показывать героя через его профессию для вас важнее, чем через его отношения с родными и близкими. Почему?

— Когда я знакомлюсь с другим человеком, то обращаю внимание на две вещи: чувство юмора и то, как человек рассказывает про свою работу, — по одному этому можно понять про человека практически все. Если он рассказывает с счастьем о ней, то ему повезло — он нашел свою профессию. А если человек несчастлив в профессии, то он, в общем…

— Несчастлив и в жизни?

— Несчастлив и в жизни, абсолютно точно. Я уверен в этом, это не романтика, а бизнес-план. Это же невероятно глупо — ходить на работу, которая составляет большую часть дня, и там скучать. Просто нелепо.

— Однажды вы сказали, что подбираете актеров так, чтобы им не нужно было перевоплощаться, чтобы они и по судьбе, и по характеру были похожи на своих героев. Неспособность актеров перевоплотиться на киноэкране — это особенность российской актерской школы?

— Нет, не только. Неспроста все попытки сделать Брюса Уиллиса отрицательным героем провалились. Главный герой никогда нигде не перевоплощался: ни в России, ни в Америке, ни в Европе. Это обычно тот же самый человек в предлагаемых обстоятельствах. Перевоплощение может выдерживать театр. Кино его не выдерживает, особенно у главного героя.

— Почему?

— Потому что зритель влюбляется в личность, в актерскую трансляцию своей личности. Институт «звезд» — это институт попадающих в вас личностей. И это самое интересное: если на кастинге ты все угадал, то дальше ты только чуть-чуть что-то поправляешь и снимаешь про них почти документальное кино. Если история попадает в актеров, которых ты выбрал, они начинают рассказывать про себя, транслировать себя, причем гораздо более интересным образом, чем я бы мог придумать. То есть актер становится полноценным соавтором.

— Так было и с Александром Яценко?

— Конечно. Несмотря на то что, пока мы писали сценарий, я все время про Сашу думал и представлял, как бы он это сыграл, искал я все-таки кого-то моложе Саши на лет десять. Искал я его целых пять месяцев. Потом понял, что это глобальная ошибка возрастов и надо просто поднимать возраст главного героя, а дальше я уже никого не искал и позвонил Саше.

Перед ним стояла очень сложная задача: играть открытые эмоции — то, что он делает в сценах личной жизни. А еще очень сложно технически научиться так работать руками, чтобы это было похоже на врача. Должна быть очень быстрая мелкая моторика рук.

— Александр Яценко снимается практически в каждом вашем фильме, считаете ли вы его вашим альтер эго?

— Так и есть, я считаю, что Саша невероятно свободный человек. Я всегда завидую его свободе, и мне про него каждый раз ужасно интересно рассказывать.

— В «Аритмии» есть еще один важный и глубокий образ — жена главного героя, которую сыграла Ирина Горбачева. Иногда она даже выходила на первый план, вы намеренно это сделали?

— Сделать ее равноправной героиней — это была самая важная задача на этапе написания сценария. Если бы у нас получилась просто жена главного героя, то это была бы какая-то тетка, которая полощет мозги своему мужу. Тогда было бы вообще непонятно, про что мы рассказываем. Мне же хотелось рассказать о двух очень хороших людях, которые вдруг стали ходить по квартире параллельно — мимо друг друга. Они еще не поняли: может быть, они разлюбили друг друга, а может — нет. Именно героиня Иры начинает сложный для них обоих разговор — это невероятная честность, присущая женщинам. Хотелось сделать, чтобы она была точно такой же героиней, чтобы было видно, что они не только муж и жена, а еще невероятные товарищи — по крайней мере недавно ими были. На пробах Ира сделала ровно так. Меня это тогда сильно впечатлило.

— Думали ли вы о том, как образ Иры из роликов в инстаграме будет влиять на восприятие героини?

— Я, конечно, совершенно не сравниваю себя с Алексеем Юрьевичем Германом, но представляете, какие вопросы ему задавали, когда он снял «Двадцать дней без войны», а там в трагической роли — главный клоун страны. Ты же про это забываешь через секунду. А потом клоуны — самые лучшие артисты. Если человек умеет играть комедию, он умеет играть все. Так обычно бывает.

— В «Аритмии» наряду с драматическими и даже трагическими эпизодами довольно много комических ситуаций и диалогов. Это чередование — ваш способ установить контакт со зрителем?

— С комедией у нас не задалось с самого начала, поэтому мы попытались все-таки сделать жанровое кино. Мы так рассудили: мы рассказываем про кризис — вещь невероятно скучную, неинтересную, для кино не ритмическую и не развивающуюся, а элементы жанра помогут нам сделать все это более привлекательным.

— Вы уже говорили, что если кино попадает в зрителя, то это удача режиссера. То есть о зрителе в процессе съемок вы не думаете?

— Это никогда и никому не удавалось. Все самые коммерчески успешные режиссеры транслируют себя через свои фильмы. Спилбергу, Скорсезе, Копполе удается разговаривать со стадионом. Это часть их личности, часть их таланта, подделать это невозможно. А вот Аки Каурисмяки не сможет разговаривать со стадионом, он говорит с аудиторией кухни. А дальше это уже удача — кому-то интересна ваша личность, кому-то — нет. Пытаться что-то [делать] здесь бессмысленно: у [Никиты] Джигурды и [Владимира] Высоцкого хриплый голос, но разница между ними есть, правда же?

— В «Аритмии» поднимается тема медицинской реформы. Главный герой сталкивается с новыми правилами работы врача скорой помощи: на одного пациента врач не должен тратить больше 20 минут независимо от его состояния. У героя вашего предыдущего фильма «Долгая счастливая жизнь» государство незаконно отбирало принадлежащую ему землю. Для вас важно говорить о самых насущных социальных вопросах?

— Мне это совсем неважно. Поэтому главного героя «Аритмии» я намеренно сделал «небунтарем», человеком, который никогда в жизни не будет думать про систему, про какие-то взаимоотношения внутри нее. Он полностью погружен в свое дело и не замечает ничего вокруг.

— 12 июня, когда на улицах Москвы и Петербурга задержали сотни людей, на «Кинотавре» как будто ничего не заметили. Ни в тот день, ни на следующий никто из режиссеров ничего не сказал по этому поводу, хотя, например, в автозак попал актер Александр Паль. Почему кинематографисты на это никак не отреагировали?

— Думаю, все уже поняли, выходи — не выходи, изменить ты все равно ничего не сможешь. Ну вышли, ну походили. Я раньше ходил на демонстрации и действительно испытывал очень сильные впечатления, это было новое знакомство с москвичами. Оказалось, они какие-то хорошие, интересные. Польза от этого заключалась в том, что мы опять все перезнакомились и узнали, что вокруг много интересных людей. Но это все, больше ничего. Это впечатление и объясняет равнодушие всех к тому, что происходит.

— Но это же то, о чем вы в том числе говорите в своих фильмах: когда совершенно вопиющий случай становится рутиной…

— Он становится абсолютной обыденностью, конечно. Я помню, как мы пришли с Кириллом Серебренниковым шесть лет назад на «Дождь» на дискуссию о том, нужна ли цензура в искусстве. Я ехал туда в недоумении и сразу спросил, а сколько идет эта беседа. Мне ответили — час. Мне-то казалось, что это должна быть трехминутная передача. Нужна? Нет, не нужна. Все, разошлись. Но сейчас я бы совсем не удивился — это уже не просто часть полемики.

То, что сейчас случилось с Кириллом, — тоже вопрос цензуры, лояльности и так далее. И не только Кириллу, а всем продемонстрировать [надо]. Но ты неизбежно постепенно привыкаешь ко всему этому говну. Это абсолютно нормально и по-человечески — это физиология человека, самосохранение и привыкание.

— «Аритмию» снимали в том числе и на деньги министерства культуры. Как это влияло на процесс?

— Кино как индустрия существует только в Америке и Индии — все остальные страны сидят на субсидиях. В разных странах это просто по-разному придумано. Где-то — фонды, а у нас — Минкульт, и никуда от этого не денешься. Мы никогда не были и, думаю, не будем киноиндустрией. Ни мы, ни европейцы. В этом смысле кино записано в «культурную политику и искусство», которое финансируется государством, поскольку это просто очень дорогая вещь.

— Не считаете ли вы госфинансирование неким крючком? Вот ситуация с Кириллом Серебренниковым тому подтверждение.

— Мне кажется, что кино перестало быть интересным рычагом для государства. Это не прокатная вещь, у него очень мало зрителей. В этом смысле мы не под пристальным вниманием. Раньше главным проводником идеологии сначала была церковь, потом — газеты, радио, потом кино, так было до изобретения телевизора. С его помощью ты можешь разговаривать и пропагандировать из каждой квартиры — вот там огромная аудитория. Прилепин, Лимонов невозможны в телевизоре, но их книги лежат на прилавках всех магазинов — просто на такую мизерную аудиторию наплевать. На кино, мне кажется, тоже сейчас наплевать, потому что это не влияет на избирателя.

— В 2015 году на ТНТ показали ваш сериал «Озабоченные», будете ли вы продолжать делать что-то для телеэкрана?

— Действительно, у меня в планах написать сериал. «Озабоченные» оказались для меня интересным и полезным опытом. Во-первых, мне всегда хотелось с комедией поработать, во-вторых, мы очень подробно обсуждали все с автором сценария и продюсером Семеном Слепаковым. Я очень много вещей подсмотрел, даже украл у Семена. У него голова работает как сюжетособиратель. Он так лихо придумывает сюжетные ходы, что наше сотрудничество стало для меня бесплатными сценарными курсами.

— Почему, на ваш взгляд, сегодня многие режиссеры-авторы уходят на телевидение?

— Сегодня никто уже не хочет смотреть в кинотеатре фильм без аттракционов. Мы наблюдаем настоящий взрыв технических новинок в кинематографе, и каждый год изобретаются невероятные технологии, которые можно продемонстрировать на большом экране.

Ни хорошего, ни плохого я в этом не вижу — это просто период. В телевизор ушло все самое интересное. Самое авторское, самое интересное сейчас происходит на кабельных каналах — американских, английских, европейских, где можно рассказывать большую, простую, длинную историю про отношения и проблемы. У нас это не совсем таким образом устроено, но в России, по сути, и кабельного телевидения нет. И потом есть вещи, которые не нужны для большого экрана, они бессмысленны. Точно так же «Аритмия», не знаю, надо ее смотреть в кино или нет.

— В своих интервью и даже сегодня вы не раз упоминали фильм «Крепкий орешек» и актера Брюса Уиллиса. У вас какое-то особое отношение к этой картине?

— Это настоящее авторское кино — очень круто придуманное и сделанное. Благодаря этому фильму появился уникальный герой. Ведь он всегда играет одно и то же — человека, который встал с похмелья и ему нужно с головной болью спасать мир. Это началось как раз с «Крепкого орешка».

— А какой режиссер для вас особенно важен?

— Данелия, наверное, больше всех на меня произвел впечатление. Данелия и… Данелия.

— «Аритмия» вошла в главный конкурс фестиваля в Карловых Варах. Победа на «Кинотавре», участие в зарубежных фестивалях — для вас это важно?

— Это реклама, больше ничего. Конечно, всегда приятно поехать на фестиваль, чтобы все подходили, говорили «спасибо большое». Мы редко закладываем в бюджет фильма рекламу, поэтому благодаря фестивалям о моих фильмах может кто-то узнать, а потом купить билет на сеанс.