«Без боя Мадуро власть не отдаст» Исследователь Латинской Америки Татьяна Русакова — о том, почему беспорядки в Венесуэле возникли именно сейчас и может ли в них вмешаться Россия

В Венесуэле несколько дней продолжается гражданский конфликт и двоевластие, возникшие после того, как парламент страны объявил нелегитимным президента Николаса Мадуро, а временным главой государства назначил своего председателя Хуана Гуайдо. Кандидат политических наук, научный сотрудник Центра изучения кризисных обществ Татьяна Русакова рассказала «Медузе» о том, сможет ли Мадуро удержаться у власти, после того как его противника признали США и латиноамериканские страны.

— МИД России поддержал Николаса Мадуро и намекнул, что события в Венесуэле организованы США. Американцы действительно к этому причастны?

— Сложно говорить о непосредственном американском участии. Но то, насколько быстро, почти моментально США и члены «Лимской группы» признали Хуана Гуайдо легитимным временным президентом, говорит о том, что оппозиция провела какую-то подготовительную работу. Она очень долго искала наименее болезненные пути перехода власти от Николаса Мадуро, и, несомненно, какие-то переговоры были проведены. Я бы говорила не о влиянии, а о координации действий. И, скорее, по инициативе изнутри, а не снаружи.

— Во многих из латиноамериканских стран, которые вы упомянули, в последние годы правые лидеры победили левых политиков. Они могут стоять за борьбой против социалистического режима Мадуро?

— То, что политический маятник много где в Латинской Америке качнулся вправо, — это, по моему мнению, все-таки совпадение по времени. Венесуэла очень долго шла сама к этому кризису, без всякой помощи иностранных правых.

Более того, это, скорее, венесуэльская политика влияет на соседние страны и заставляет их поддерживать смену власти. Потому что проблемы Венесуэлы стали настолько серьезными, что они затронули и их тоже. Огромные волны людей, бегущих из Венесуэлы от голода и неустроенности, первыми докатывают до приграничных штатов Бразилии, до Эквадора, до Колумбии — до тех стран, куда беглецам удается прорваться. Там тоже растет социальное напряжение и политическое недовольство, потому что небольшие приграничные города не справляются с таким потоком отчаявшихся, бедных людей, которым некуда идти. С ними надо что-то делать, а что — никто не знает.

— Получается, что внутренние факторы существенно важнее?

— Да, и первые признаки проблем в социалистическом проекте возникли, еще когда Уго Чавес был жив, о его болезни еще ничего не было известно, а левый поворот переживал золотые времена. Чавес очень много сделал для бедных слоев, давал им большие субсидии, создавал социальные программы. Тогда еще нефть стоила дорого, и можно было тратить доходы от ее продажи на «социальные миссии», как он их называл. Жилье построили. Людей лечили. Граждан пустили в ежедневную политику, создав коммунальные советы. Правительство предполагало, что граждане будут напрямую участвовать в политической жизни, сами решать свои вопросы и тем самым помогать власти. Одно время это там даже работало.

Но уже тогда было понятно, что это тупиковый путь распределения: не создавались производства, все время повышался процент импорта. Даже то, что раньше Венесуэла производила сама, она сейчас импортирует, потому что именно в период наибольшего расцвета были разрушены многие отрасли. К тому же Чавес был уверен, что частные компании, в том числе иностранные, устанавливают «несправедливые» цены, вводил свои, «правильные». Но бизнес не очень хочет торговать в убыток себе, и потом либо сворачивался, либо переставал поставлять те или иные продукты. Таким образом возник дефицит. Так делать нельзя.

Теперь проблемы там очень серьезные, и касаются они всех сфер жизни. Инфляция — несколько тысяч процентов. Уровень преступности сопоставим со странами, которые вовлечены в военные конфликты: около 130 убитых на 100 тысяч человек — цифра такая, как будто там идет небольшая война. Ужасающий уровень здравоохранения из-за нехватки медикаментов. Венесуэла даже перестала публиковать статистику по детской смертности, потому что среди детей до пяти лет она очень сильно выросла. Из-за недостатка продуктов они очень истощены, их убивает любая инфекция.

— Тогда почему все вспыхнуло только сейчас?

— Я думаю, что оппозиция просто выжидала момента, чтобы заявить миру, что у нее есть временный президент, более легитимный, чем Мадуро. Дело в том, что последние крупные беспорядки случились в Венесуэле в 2017 году. Тогда оппозиция пыталась взять режим, что называется, измором. С 29 марта и до июля, ежедневно, не пропуская ни одного дня, они просто мирно выходили на улицу с плакатами. Они надеялись, что либо Мадуро сдастся, либо мировое сообщество потребует, чтобы он ушел. Эта стратегия не увенчалась успехом, их разогнали.

Но, когда это случилось, Мадуро вместо того, чтобы исправлять экономические просчеты, решил просто переписать конституцию 1999 года. Однако Чавес свою конституцию утверждал с помощью референдума, то есть спрашивал согласия граждан, а Мадуро это сделал просто президентским указом.

Это очень не понравилось мировому сообществу, и в результате мы имеем то, что имеем. Очень много стран не признают Мадуро законно переизбранным президентом на второй срок. Легитимной властью они как раз считают Национальную ассамблею — парламент, избранный в соответствии со старой конституцией. Президентские выборы оппозиция бойкотировала, потому что там был всего один оппозиционный кандидат. И то очень условно — бывший соратник Чавеса. Таким образом, Мадуро сам дал основания обвинять себя в узурпации власти.

— Мадуро — действительно настоящий диктатор?

— Вешать какой-то однозначный ярлык я бы на этот режим не стала. Это что-то вроде такого гибридного режима, потому что демократией его тоже не назовешь. Да, там проводятся выборы, на последние даже приезжали международные наблюдатели, правда, не из США, европейских стран или из Латинской Америки, которые все их не признали, а, например, из России. Но дело в том, что демократия прежде всего должна подразумевать сменяемость власти. А здесь фактически власть сосредоточена в руках одного человека, пусть это и прикрыто демократическим фасадом.

— А репрессии и преследования инакомыслящих он устраивает?

— На данный момент мы можем делать выводы о степени жестокости его режима только по открытым источникам. Вам никто не скажет, и Мадуро сам никогда не признается, что он отдал приказ избить участников мирной манифестации, спровоцировать их, а потом разогнать. Естественно, нет, но в Венесуэле проблема даже не в этом. При Чавесе тоже каких-то особенных репрессий не было, но зато он приступил к созданию параллельных структур власти и насилия. Это началось после неудачной попытки переворота 2002 года, когда он понял, что не может полностью доверять вооруженным силам.

Так возникли «коллективос» — по сути, это вооруженные банды из бедных районов, которые им отдали на откуп, чтобы они там следили за порядком. На практике именно они и стали, возможно, главным источником этого невероятного роста преступности. Потому что в тех районах, которые им отдали на «кормление», может, и порядок, но на другие они совершают настоящие налеты. И поэтому уже тогда было ясно, что Венесуэле может грозить не только экономический, но и внутриполитический кризис тоже.

Монополия на насилие должна оставаться только у вооруженных сил и официальных сил правопорядка. Если появляются параллельные структуры, то это влечет и к внутреннеполитическому кризису, и к человеческим жертвам, и к тому, что западные источники начинают еще охотнее считать это диктатурой, даже обвинять режим в преступлениях против человечества и массовых убийствах. Тем более что в 2017 году «коллективос» привлекли для подавления оппозиционных выступлений. Сами их участники говорят, что их задача — «защищать революцию», и они готовы к любым сценариям.

— Но все говорят, что победит тот, за кого будет армия. Это так? И кого она поддержит?

— От армии будет зависеть очень многое. И пока у оппозиции не получается войти в контакт с военными, хотя Гуайдо и пообещал амнистию тем, кто перейдет на его сторону. Пока позиция армии состоит в том, что Мадуро — демократически избранный президент. В принципе, это понятно, потому что военные расставлены по всем ключевым постам, вплоть до управления государственной нефтяной компании, то есть единственной существующей. Тем не менее последнего слова армия не сказала: она пока не подавляет, она выжидает.

Но даже если армия вдруг перейдет на сторону оппозиции, «коллективос» довольно активно поддерживают режим Николаса Мадуро, потому что имеют от него многие блага, и готовы выйти на улицу в его защиту.

Могу сказать одно: Николас Мадуро без боя власть не отдаст. Венесуэла с 2005 года живет под санкциями, и раз в несколько лет вводятся новые. Он сам признал, что там гуманитарная катастрофа. Растет изоляция страны. И даже это не заставляет его отказаться от власти. Прогнозировать, кто победит, в такой ситуации очень сложно, потому что там слишком много узлов, и точно не будет безболезненно. При любом раскладе неизбежно будут жертвы. И, по большому счету, если признать это, то единственная реально выполнимая задача для обеих сторон — сделать все от них зависящее, чтобы этих жертв было как можно меньше.

— Кто такой Хуан Гуайдо, временный президент по версии парламента?

— Гуайдо в политике довольно давно, хоть до сих пор был мало кому известен. В 2009 году закрывали оппозиционный канал РСТВ, и Гуайдо был предводителем студенческого движения, которое протестовало против закрытия этого телеканала и против цензуры в принципе. Его запомнили с тех времен, позже он учился в США. Перспективная фигура: молодой, энергичный.

Дело в том, что у оппозиции еще со времен Чавеса дефицит лидеров. Даже если там были какие-то привлекательные фигуры, то все они выглядели довольно блекло по сравнению с Чавесом, которого можно было осуждать и ненавидеть, но равнодушным он никого не оставлял. После смерти Чавеса Мадуро зачистил политическое поле и избавился от всех оппозиционных политиков. Леопольдо Лопеса, тоже молодого политика, на которого возлагали большие надежды, посадили в тюрьму по обвинению в подстрекательстве против власти, потом перевели под домашний арест. Другому оппозиционеру, Энрике Каприлесу, запрещено заниматься политической деятельностью. Так получилось выжженное поле, на котором казалось, что ничего уже не взрастет. Но вот появился Гуайдо, которого избрали буквально пару недель назад главой Национальной ассамблеи.

Не факт, что Гуайдо станет постоянным президентом. В соответствии с конституцией он должен будет в течение 30 дней провести выборы, и если будут освобождены популярные политзаключенные, то, возможно, он так и останется временной фигурой.

— У оппозиции есть четкая программа?

— Единственная задача, которую они декларируют, — восстановление демократии. Их рефрен «будет демократия — будут инвестиции, будем жить как раньше». Довольно сложно классифицировать оппозицию, потому что оппозиция в Венесуэле — это очень большая и широкая коалиция из всех, кто против Мадуро. Там действительно много проамериканских политиков, они настроены на сближение с США, на внедрение рыночных механизмов и на привлечение зарубежных инвестиций. То есть на все то, что отсутствует в сегодняшней Венесуэле, и больно ударяет по экономическому положению страны.

Произошла национализация, ушли западные инвесторы, новые приходят неохотно, опасаясь, что вложат деньги в бизнес, а потом его внезапно национализируют, и, может быть, экспроприируют, как повелось еще при Чавесе. От всего этого они обещают избавить страну.

— Насколько серьезны российские интересы в Венесуэле? И готова ли Россия вмешаться в конфликт на стороне Мадуро?

— Понятно, что у нас там есть интересы, и они разнообразные: это и нефть, и оружейные контракты, и кредиты, которые мы выдавали венесуэльскому правительству. С одной стороны, это, конечно, все может оказаться под угрозой, если режим сменится. С другой, если контракт заключен, его очень сложно разорвать в одностороннем порядке, сказать «все, больше не надо». Там обязательно прописаны штрафы и неустойки, и наверняка они очень большие. Поэтому я сомневаюсь, что, случись что, российские компании должны будут оттуда уйти. Это, если и будет происходить, то постепенно, когда вернутся другие инвесторы, когда будут заключены новые сделки.

Венесуэла открывала нам потенциальные возможности в Латинской Америке. Но это всегда был куда больше политический проект, поэтому поражение Мадуро будет больнее для нас с имиджевой точки зрения, потому что сугубо прагматически России не очень выгодно сотрудничать с Венесуэлой: вкладывает она куда больше, чем получает. Мы очень далеко друг от друга (возможно, поэтому нас и связывают такие симпатии: на таком большом расстоянии мы просто не можем нести угрозы друг другу). И должно случиться нечто невероятное, чтобы мы туда полезли. Либо это должна быть чья-то очень мощная политическая воля. Но объективно Латинская Америка, при всей моей любви к континенту, — это экзотично, далеко и, честно говоря, не очень перспективно для нас.

— А вторжение США на стороне оппозиции возможно?

— Могу сказать, что оппозиция резко против ввода иностранных войск в Венесуэлу. Она хочет добиться передачи власти исключительно дипломатическими мерами. Им нужна поддержка извне, но не в жестком варианте. Должно случиться что-то экстраординарное, чтобы они попросили ввести чужие войска.