«Это был бросок отчаяния» Интервью Валерия Костенка — фигуранта «московского дела», бросившего бутылку в полицейских. С него сняли обвинения

3 сентября Следственный комитет заявил о прекращении уголовного преследования пяти фигурантов «Московского дела». Один из них — 20-летний активист «Яблока» Валерий Костенок, который в ходе кампании в Мосгордуму работал в штабе незарегистрированного кандидата Кирилла Гончарова. Во время следствия он признал вину — рассказал, что на митинге 27 июля бросил пластиковую бутылку в толпу полицейских, которые избивали протестующих. Несмотря на признание, с начала августа он находился под арестом. «Медуза» пообщалась с Костенком сразу после выхода на свободу.

«У сотрудников, конвоиров и судей есть лояльность к нашей ситуации»

— Как вы узнали о снятии обвинений?

— Сегодня ко мне в изолятор (ИВС) приехал адвокат и сказал, что дело по каким-то причинам решили прекратить. И мне стоит ждать следователей в течение суток с постановлением о прекращении.

Пока я не понимаю, почему это произошло. Сейчас хочу заняться анализом и понять позицию Следственного комитета. В деле есть другие фигуранты с такими же обстоятельствами и такой же статьей. Сейчас они находятся в том же ИВС, из которого я вышел. Я не понимаю, почему они остались, а я вышел.

— Есть какие-то идеи, почему часть фигурантов освободили? Это чье-то политическое решение?

— Думаю, что да. Возможно, власти пытаются понизить градус ажиотажа перед выборами [в Московскую городскую думу, к которым не допустили многих оппозиционных кандидатов, что спровоцировало митинги]. Очень надеюсь, что они со временем отпустят всех. Но при этом некоторые люди уже получили сроки за акцию 27 июля.

— Вы наверняка знаете про мизерный процент оправдательных решений в российских судах, да и в принципе из этой системы мало кто выходит без потерь. Вы мысленно готовили себя к тому, что все может плохо закончиться?

— Я ориентировался на «болотное дело». Готовил себя к обвинительному решению через год-полтора в СИЗО. Мне казалось, что меня будут держать в изоляторе по максимуму, а потом я буду осужден и отправлюсь в колонию. Но думаю, суд учел бы все нюансы — например, что я никогда не привлекался к ответственности, — и дал бы три-четыре года.

— Какие ощущения после таких ожиданий и освобождения?

— Задача осталась прежней. Я вышел на свободу перед выборами, за которые боролся и за которые попал в тюрьму. Я буду помогать кандидатам от «Яблока». Плюс появилась вторая, более важная миссия — другие заключенные. [Перед прекращением дела и освобождением] я сидел в ИВС с другими фигурантами дела — меня и Сергея Абаничева выпустили, еще двое остаются там. Надо за них бороться, [в их отношении дело не прекращено].

Мы с ними не общались, но сотрудники ИВС рассказали мне, что в изоляторе есть и другие фигуранты дела. Рассказали, потому что есть лояльность к нашей ситуации. К нашему делу есть лояльность и среди заключенных, многие из которых тоже сидят несправедливо, и среди сотрудников, и среди конвоиров. Мне кажется, даже у судей есть эта лояльность. Абсолютно все понимают, что мы оказались там по политическим мотивам.

«Это был бросок отчаяния»

— Чем вы занимаетесь, помимо политики?

— Я — студент, у меня бюджетное место в РГУ имени Алексея Николаевича Косыгина. Учусь на факультете стандартизации и метрологии легкой промышленности. Пока сидел в СИЗО и ИВС, мечтал, чтобы мне дали домашний арест, чтобы хоть как-то учиться в университете. Я в равной степени занимаюсь и учебой и политикой. В равной мере люблю.

— Когда для вас началась кампания по выборам в Мосгордуму?

— Я не первый раз работаю на выборах — например, работал на президентской кампании Григория Алексеевича Явлинского в 2018 году. В 2017 году сам участвовал в муниципальных выборах [в Московские районные советы депутатов] — мне было 18 лет. Я только окончил [школу] и баллотировался против директора своей школы, члена «Единой России». Я проиграл выборы, но еще вернусь на них.

С Кириллом Гончаровым мы знакомы очень давно, мы соседи по району. Как принято говорить в политике, выборы начинаются тогда, когда заканчиваются предыдущие. Мы много времени посвятили изучению округа, а активная кампания началась примерно в феврале 2019-го.

— Вы собирали подписи. В том числе взяли подпись вашей бабушки, но ее в избирательной комиссии забраковали. Кирилл Гончаров рассказывал, что вы чуть ли не жили в штабе во время сбора подписей.

— Думаю, так было во всех штабах, которые действительно работали. Все-таки нужно было собрать порядка пяти тысяч подписей за небольшой промежуток времени.

— Вы пошли на акцию 27 июля. Почему кинули пластиковую бутылку в полицейского?

— Я не в первый раз участвовал в митингах, в том числе несанкционированных. И могу точно сказать, что 27 июля была предельная жесткость со стороны полиции. Была запредельная жесткость. И у меня появилась какая-то злость — возможно, неправильная. Я пока не могу дать оценку, правильно я сделал или нет. Но точно могу сказать, что власть неправильно делает, что избивает людей на протяжении многих лет.

Я просто бросил пластиковую бутылку 0,33 литра в толпу полицейских, которая избивала людей. Бутылка попала полицейскому в плечо. Это был бросок отчаяния.

Меня сразу же задержали, обвинили по 20.2 КоАП. Двое суток я провел в спецприемнике, потом был суд, и меня оштрафовали. А потом отпустили и две недели я спокойно ходил, никто меня не задерживал. Уже потом было задержание и обыск.

— Когда вас задержали по уголовному делу, вы сразу поняли, что вас обвиняют из-за броска бутылки?

— Мне просто сказали, что у меня 212-я статья с применением насилия. И показали видео, из которого стало понятно, что меня обвиняют из-за бутылки. Честно скажу, я не догадывался, что дело в бутылке. Я даже не помнил, что такое было.

«СИЗО с крысами, бегающими из камеры в камеру, дырами в полу»

— Вы побывали в двух СИЗО и двух ИВС. Какие люди вам там встретились?

— Было несколько историй. Самая душещипательная — о 47-летнем бывшем пилоте авиакомпании «Трансаэро», у которого пятеро детей. Три года назад он летал на каком-то рейсе и купил лекарственный препарат в аптеке в дьюти-фри. С ним он прилетел в Россию. В аэропорту его задержали и обвинили по уголовной статье 229.1 о контрабанде.

— Какие условия для жизни были в изоляторах?

— Я был в двух СИЗО — № 5 и № 3. Когда зашел в пятое СИЗО, обрадовался — было видно, что камера новая и кровати удобные, есть стол и стулья. Там я провел около месяца, а потом меня отвезли в СИЗО № 3. Зашел и увидел изолятор, каким его представляет большинство граждан РФ, — с крысами, бегающими из камеры в камеру, дырами в полу, облезлыми стенами, без части окон.

По поводу ИВС ничего сказать не могу — обычные отремонтированные объекты, где ты сидишь с постоянно меняющимся потоком людей. Последнюю неделю я сидел один — прочитал «Дом правительства» Юрия Слезкина.

— Понравилось?

— Очень интересная книга. Самое интересное то, что когда сидишь в тюрьме и читаешь про заключенных революционеров, в них не хочется узнавать себя. Все-таки я член партии «Яблоко», мне не близки любые насильственные действия. Но тем не менее истории очень похожи. Мы тоже сидим в одном изоляторе, нас тоже больше десяти человек. Единственное, что мы не ходим друг к другу в камеру. А раньше тюрьма была настоящим институтом для революционеров, где они росли и развивались.

— Вы на суде тоже говорили, что пропагандируете в изоляторе свои взгляды.

— Конечно. Среди других заключенных много людей, которые сидят и не понимают, как вообще могло появиться дело против них и что с ними будет дальше. А меня такие истории не удивляют — я знаю про кучу несправедливых дел. С теми, кто сидит из-за несправедливости, легко общаться. У нас есть какая-то идентичность. Мы все знакомимся, общаемся. Так люди и приобретают политические взгляды.

— Вы следили за новостями?

— Друзья оформили мне подписку на газеты, но сотрудники ФСИН ни одной мне не принесли. Очень благодарен всем людям, что писали мне письма и рассказывали в них какие-то новости. О том, что происходит в стране, чья будет Гренландия, когда я выйду из тюрьмы, и все прочее.

«Говорил только о себе — о других не сказал ничего»

— Почему вы признали вину в массовых беспорядках?

— Постараюсь объяснить. Я первый раз привлекаюсь к уголовной ответственности, у меня проводят обыск без адвоката, меня привозят в Следственный комитет. Показывают видео, где я кидаю бутылку, и начинают брать показания. Приходит адвокат — не по назначению, независимый. Мы с ним общаемся, и появляется идея дать показания. Мы знали, что другие фигуранты отказывались давать показания, и решили следовать афоризму «Будешь делать, что делают все, — получишь то, что получают все». Мы дали показания — никого не оклеветав, никого не сдав. Подчеркну, что я по сути признавал только бутылку, а не массовые беспорядки.

Уточнение. Адвокат Валерия Костенка Гаджи Алиев подтвердил «Медузе», что сначала тот полностью признал вину по 212-й статье, но во время дальнейших следственных действий и заседаний суда сторона защиты отрицала участие в массовых беспорядках.

Потом у меня появился другой адвокат. С ним мы решили поменять показания — и в них уже конкретно подчеркнуть, что никаких массовых беспорядков не было. Но нам этого сделать не дали. Следователи ко мне просто не приходили. А теперь меня выпустили.

— То есть вы хотели признать вину только по броску бутылки?

— Да, конечно. Я не участвовал в массовых беспорядках. И не мог участвовать, потому что не видел их 27 июля.

— Сейчас считаете, что не нужно было вообще признавать вину?

— Я признавал только бутылку. И говорил только о себе — о других не сказал ничего. По массовым беспорядкам я ничего не говорил. Кроме того, сегодня, когда дело закрыли, следователь сам написал в нем, что не видит признаков массовых беспорядков. То есть они сами все-таки признают, что их не было.

«Я готов был отсидеть»

— Как думаете, как дальше будет развиваться дело?

— У меня две версии. Первая, маловероятная: власть испугалась и решила отпустить нас побыстрее. Вторая: ситуация изначально отличается от того же «болотного дела». Оно было после другого уровня протестов — на федеральном, очень масштабном уровне. Здесь все-таки дело [касается мэра Москвы] Сергея Семеновича Собянина. А он не президент Российской Федерации, и у него есть противники. Думаю, у него много противников в Кремле, которые влияют на решение.

— Как вы собираетесь помогать другим фигурантам?

— Свобода тех, кто попал за митинг в тюрьму, — сама важная цель в ходе всей этой кампании. Я верю, что на дело можно повлиять митингами. И буду приходить на каждый митинг. Думаю, что все митинги должны быть в первую очередь о политзаключенных.

Ребят надо доставать оттуда. Честно скажу, мне не очень приятно выходить, пока там остаются ребята. Я серьезно разговаривал с адвокатом о том, что если меня отпустят одного, я бы не вышел сегодня из ИВС. Но я выходил вместе с Абаничевым. Сейчас вернусь домой и напишу письма оставшимся ребятам.

— Как думаете, власти решили задачу запугать протест с помощью этого уголовного дела?

— Не думаю, что они добились этой цели. Простой пример — у меня большая семья: сестры, тети, мама и так далее. Раньше они не воспринимали всерьез мою политическую деятельность. Когда я попал в тюрьму, они приходили в суд, писали мне и теперь понимают, за что я боролся. Что все происходит не где-то далеко. Грань справедливости близко — могут прийти за каждым и забрать каждого. Тем более того, кто политикой занимается.

— Не уговаривают уйти из политики?

— Нет. Мне никто не говорит не лезть в политику. Никто не отговаривает. Мама переживает, но не отговаривает. Она приходила на суд, плакала, но там познакомилась с политиками, нашла с ними общий язык, они ее успокаивали. Она теперь мама бывшего политзаключенного. Это на всю жизнь. Я никуда из политики не уйду, и получается, что она отчасти тоже.

— Кампания в Мосгордуму стоила опасности оказаться в колонии?

— Мое личное мнение — да. Я знал, что ко мне могут прийти. Считаю, что цели допуска всех независимых кандидатов мы не достигли, но громко заявили обо всех остальных кандидатах.

— Вы были готовы за это отсидеть?

— Да, я готов был отсидеть. Если бы я знал, что кампания закончится моим преследованием, я бы все равно ей занимался. Если бы я мог вернуться в прошлое, я ничего бы не поменял. Да, мне было тяжело в ходе этой кампании. Было тяжело и страшно, когда пришли с обыском. Но я бы ничего не поменял. Возможно, только не стал бы бросать эту бутылку.

В тюрьме я много думал. Перед этой кампанией у меня было все: мне 20 лет, я мог учиться, мог работать, у меня была политика. Заключение отрезало все и оставило только политику. И если бы мне сказали — ты не выйдешь, если не признаешь вину и не сдашь всех, я бы не сделал этого и не вышел. Да, мне оставили только политику. Ну что ж, видимо это моя судьба.