Почему Егор Жуков должен быть оправдан? Прочитайте расшифровки речей его адвокатов — Ильи Новикова и Мурада Мусаева

В пятницу, 6 декабря, Кунцевский суд Москвы вынесет приговор 21-летнему Егору Жукову. Студента Высшей школы экономики судят по части 2 статьи 280 (публичные призывы к экстремизму) за публикацию на ютьюбе в 2017 году роликов о методах мирного протеста. Правозащитники считают, что фактически Жукова преследуют в рамках «московского дела». Обвинение базируется на лингвистической экспертизе, которую адвокаты ставят под сомнение. К тому же суд отказался выслушать абсолютно всех экспертов, предложенных защитой в качестве альтернативы. 4 декабря прокурор запросил для Жукова четыре года колонии. В своем последнем слове обвиняемый заявил, что если приговор будет обвинительным, он «постарается радоваться тому, что выпал шанс пройти испытание во имя близких ценностей». «Медуза» публикует речи двух из трех адвокатов, участвовавших в процессе, — Ильи Новикова и Мурада Мусаева. Выступления приводятся с сокращениями.

Мурад Мусаев

Ваша честь!

Я не могу сказать, что остался удовлетворен ходом судебного разбирательства, итоги которого мы теперь подводим в прениях сторон. В идеальном мире, как он установлен в уголовно-процессуальном законе, сторона защиты должна была иметь больше возможностей этой самой защиты. 

Учитывая тот факт, что все обвинение Егора Жукова построено на мнении одного ведомственного эксперта, привлеченного стороной обвинения и ею же, очевидно, увлеченного, мы — сторона защиты — имели право противопоставить суждениям этого лица альтернативный взгляд на главную проблему настоящего уголовного дела. Объективный научный взгляд наиболее видных, наиболее авторитетных ученых-лингвистов России, взгляд в корне отличающийся от того, что вам поведал единственный и неповторимый эксперт Коршиков.

Назначение повторной экспертизы по ходатайству стороны защиты или хотя бы допрос привлеченных нами специалистов обеспечил бы этому судебному процессу статус состязательного, а нам бы дал редкое в нашей жизни, но от того только более сладкое, ощущение равноправия сторон этого самого процесса. Но не сложилось, как мы знаем.

Это дело началось как дело одного доказательства, как дело имени эксперта Коршикова, таким оно осталось, теперь считай, до самого приговора. Насколько я могу судить, ваша честь, процесс наш не был состязательным, а значит не был и справедливым. 

О том, почему единственно законным исходом так называемого «дела Жукова» является оправдание Жукова. 

Я предлагаю для начала абстрагироваться от вопроса о доказанности-недоказанности фактических обстоятельств уголовного дела и задаться чисто юридическим вопросом: соответствует ли формулировка обвинения российскому закону о противодействии экстремизму. 

Как вы слышали, обвинение вменяет Егору призыв к трем конкретным действиям, которые, если верить обвинению, составляют экстремистскую деятельность, это:

а) «насильственное изменение основ конституционного строя»,

б) «мятежи»,

в) «воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления и избирательных комиссий».

Из трех действий, к которым — согласно обвинению — призывал Егор Жуков, в перечне, установленном законом (имеется в виду статья первая федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности»), есть только одно — насильственное изменение основ конституционного строя. Другие два пункта (некие «мятежи» и воспрепятствование деятельности всяческих там органов) не входят в процитированный мной перечень, установленный законом. Это выдумка обвинения. Таким образом, утверждение в обвинительном заключении о том, что все перечисленные в нем действия, к которым якобы призывал Егор Жуков, являются, согласно статье первой профильного закона, экстремистскими, — не состоятельна. 

Итак, из того, что вменяется Егору Жукову, экстремистским с точки зрения закона является только призыв к насильственному изменению основ конституционного строя. И вот теперь проверим, какие в настоящем уголовном деле есть доказательства того, что Егор Жуков когда-либо призывал неограниченный круг лиц к насильственному изменению конституционного строя.

Я уже говорил, да вы и без меня, я полагаю, знаете, что по сути единственным доказательством, на котором основано настоящее уголовное дело, является заключение экспертизы, составленное экспертами Коршиковым и Осокиной. Точнее говоря, выводы Коршикова, изложенные в этом заключении. Но при всех недостатках обсуждаемого заключения (к нему мы еще вернемся) и при всех наших обоснованных претензиях к названному эксперту, даже он — господин Коршиков — не указал в своем труде, что Егор Жуков когда-либо призывал кого-либо к изменению основ конституционного строя нашего отечества. 

Из содержания выступлений Егора Жукова, из его, как у нас в процессе принято говорить, политического дискурса, очевидно следует, что этого молодого человека полностью устраивают существующие основы российского конституционного строя. Недовольство же он выражал не моделью российского государства, не его основными началами, а действующей властью, то есть к конкретным высшим должностным лицам государства в некоторой их совокупности, которые — отвечая на ваш вопрос, заданный моему подзащитному — обычно именуемой «режимом». 

Соответствующая отсылка есть и в одном из его публичных выступлений. Более того, основная претензия Егора к этой самой власти заключается в том, что она, эта власть, по мнению Егора (на которое он имеет священное право), нарушает существующий конституционный строй: не позволяет формировать органы власти в результате свободных выборов, не соблюдает применительно к политическим оппонентам права человека, нарушает принцип разделения властей и тому подобное. Поэтому, считает Егор (и он имеет на это право), власть — то есть конкретные высшие должностные лица государства — необходимо менять. Власть, но никак не конституционный строй и тем более, не основы этого самого конституционного строя. 

По мнению обвинения, Егор в своей деятельности руководствовался «чувством политической ненависти и вражды» не к кому-нибудь, а к «существующему в Российской Федерации конституционному строю, системе государственной власти и к ее представителям», а также мотивом «идейного невосприятия и личной неприязни к ним [к строю и системе государственной власти]». 

Чуть ранее мы обсудили вопрос о том, имеет ли Егор претензии к существующему в России конституционному строю, в том числе системе государственной власти, как она установлена Конституцией, и обнаружили, что таких претензий у моего подзащитного нет. Конституционный строй России и система государственной власти в России, с точки зрения Егора Жукова, практически идеальны. Кто не верит, тот может спросить.

Чтобы расставить в этом вопросе все точки над всеми «и», мы спросили у Егора в суде, испытывает ли он к политическим оппонентам ненависть и вражду. В конце концов, кто лучше Егора Жукова разберется в чувствах, которые испытывает Егор Жуков? Каков ответ нашего подзащитного? Он воспринимает «некоторых представителей действующей власти как политических оппонентов, но не считает их врагами». Он не испытывает ненависти к этим своим оппонентам, но относится негативно к конкретным их действиям и потому негативно их оценивает, ваша честь. Это не предрассудок, это критическая оценка деятельности и отношение к действующему, основанное на таковой оценке. 

В некоторых местах текстов Егора Жукова это отношение выражено весьма категорично, «бескомпромиссно», как он сам говорил суду. И он не отрицает этого: слова «ублюдочный» и «мрази» были использованы им при записи определенного видеоролика, ваша честь. Прокурора интересовало значение этих слов. И я предлагаю снова обратиться к [составителям толковых словарей русского языка] Ожегову с Ушаковым — это не новые и не современные словари; наверное, не зависящие от развития политического дискурса. «Ублюдочный» означает «уродливый» и «неполноценный», говорит нам Ожегов. «Мрази» — о ком-либо, вызвавшем «неудовольствие», «раздражение», говорит Ушаков. 

Смысл ясен? Тогда пойдем дальше. Дабы понять, являются ли приведенные экспрессивные эпитеты индикатором вражды и ненависти, надо вспомнить остальной текст и то, как Егор, к примеру, обращался к своим политическим единомышленникам — современным оппозиционерам, «жрущим», как он говорил, пельмени. Вы все прекрасно помните, сколько ярко, сколь экспрессивно, сколь агрессивно он критиковал тех, к кому испытывает личную приязнь, — к своим политическим единомышленникам, людям одного с ним политического лагеря. Он делает это подчеркнуто грубо, потому что такова стилистика обсуждаемого видео. Оно записано в резкой форме, с использованием ярких эпитетов для описания негодования оратора по поводу сложившейся политической ситуации. 

В связи с этой проблемой мне вспомнился случай из дисциплинарной практики нашей адвокатской палаты. Был адвокат, который в своей жалобе в Верховный суд России использовал несколько крепких слов (я бы даже сказал, нецензурных). Это была кассационные жалобы, какие редко вообще принимаются к рассмотрению Верховным судом. Суд, конечно, пожаловался на адвоката в адвокатскую палату, и вот тогда когда его (на самом деле, ее, это была девушка) спросили, почему она это сделала, адвокат ответила: «По-другому не читают!» То есть таким образом адвокат пыталась обратить внимание на содержание своей жалобы через ее экзотическую форму. Я не оправдываю этого и не одобряю, и никогда не пробовал, ваша честь. Но это способ действия, способ обратить внимание. Адвоката, кстати говоря, наказали предупреждением, она исправила жалобу, исключив из нее нецензурную лексику. Жалоба была рассмотрена и даже удовлетворена, ваша честь. 

Это все к тому, что использование экспрессивной лексики как в видео Жукова, так и в жалобе такого адвоката, было способом быть услышанным. Это вовсе не значит, что Жуков ненавидит единомышленников или политических оппонентов, о которых говорит, или что адвокат ненавидела суд, постановивший обжалованный ею приговор.

Таким образом, Егор Жуков не испытывает и не испытывал в прошлом ненависти к представителям действующей власти. И поэтому из мотива, приписанного обвинением Жукову, более-менее близким к правде является, цитирую, «идейное невосприятие и личная неприязнь». Но, как говорит сам Жуков, это не неприятие должностных лиц и не личная к ним неприязнь, а неприятие конкретных действий этих должностных лиц, власти или, перефразируя одно общее место, это политика, ничего личного. 

Но если даже предположить, что Егор, точь-в-точь как в обвинении, испытывал к представителям действующей власти идейное невосприятие и личную неприязнь, то это не было бы мотивом экстремиста. Ибо согласно закону, истинно экстремистский мотив — это только вражда и ненависть, которых, как мы уже выяснили, нет ни в нашем деле, ни в нашем подзащитном. 

Я допускаю, что людям противоположных с Егором политических взглядов может быть крайне неприятно то, что он говорит. Может быть крайне неприятен тот словарный запас, который он для этого использует. Допускаю, что и самим представителям власти, о которых мы говорим, которых резко критикует Егор, это может быть еще менее приятно. Но, ваша честь, во-первых, Егору Жукову предъявлено обвинение не в оскорблении — и не в оскорблении власти, а в притянутом за уши экстремизме. А во-вторых, я уверен, что критикуемые этим молодым человеком руководители государства выше вот этой нашей мелкой суеты, и едва ли они одобрили бы преследование Егора за его политическую позицию и даже за излишнюю красочность речи. 

Таким образом, безо всяких экспертов, ваша честь, безо всяких специалистов нам всем должно быть совершенно понятно: да, Егор Жуков считает правильным бороться за смену действующей власти, но он же — Егор Жуков — категорически против насильственной борьбы, он не просто выступает за ненасилие, за непротивление злу добром, как это сформулировал Лев Николаевич Толстой, но и на протяжении ряда исследованных вами видеозаписей убеждает своего зрителя в том, что насилие — это плохо, а мирное сопротивление — единственно верный, единственно допустимый метод борьбы за то, во что он, Егор Жуков, и его единомышленники — верят.

Утверждать после этого, что Егор Жуков призывал к насильственному изменению основ конституционного строя, к мятежам и прочим агрессивным действиям, значит, прямо противоречить фактам, установленным в ходе судебного разбирательства, значит извращать правду. И неважно, кто это делает: следователь, прокурор или эксперт.

Не должны были и не могли следователь и прокурор обвинять Жукова в совершении преступления, поверив на слово одному-единственному Коршикову. Не могли и не должны были они игнорировать очевидные противоречия и несуразности, имеющие в суждениях этого эксперта. Обязаны были критически оценить пространные случаи оговорок и его суждений. Вместо этого наши уважаемые процессуальные оппоненты отвернулись от правды, ваша честь. 

Время от времени в этом зале упоминается вещдок, имеющийся в материалах уголовного дела — это три лягушки. Всякий раз их упоминание встречается улыбкой. Я, ваша честь, из детства помню другую фигурку: три обезьянки, одна закрывает рот, другая — уши, третья — глаза. Она так, по-моему, и называлась: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу». Мне представляется, что так не должно быть в уголовном процессе. 

Наконец, резюме, ваша честь. Егор Жуков не имел экстремистского мотива. Он не испытывал ненависти и вражды ни к конституционному строю, ни даже к представителям власти, которых критиковал — критиковал он крепким словом тоже. 

Егор Жуков не имел экстремистского умысла: не желал и не предвидел общественно опасных последствий своих публичных выступлений и не относился к ним безразлично. Иными словами, он не имел ни прямого, ни косвенного преступного умысла. 

Егор Жуков никогда никого не призывал к изменению основ конституционного строя Российской Федерации — ни насильственному, ни мирному. Этот строй Егора полностью устраивает по сей день. 

Егор Жуков никогда никого не призывал бороться с властью насильственными методами, а напротив всех и каждого от этого активно отговаривал. 

И вообще, Егор Жуков — хороший парень. У него светлая голова, горячее сердце, прекрасные родители и, я надеюсь, счастливое будущее. Только бы вы не позволили какому-нибудь следователю-реваншисту или какому-нибудь несуразному экспертному заключению испортить ему это будущее.

Государственный обвинитель, выступая в прениях, предложил вам лишить Егора свободы. На четыре года вырвать его из семьи, из академической среды и вообще из нормальной жизни, поместив его, как говорил тот же Лев Николаевич Толстой, в условия совершенной праздности или самого нездорового и бессмысленного труда. 

Чего ради? Вы хотите так его исправить? На мой взгляд, таким образом вы добьетесь только одной цели — вы докажете Егору Жукову, что он не так уж и ошибался по поводу Левиафана, что в нашей стране в ХХ веке за высказывание определенных политических суждений можно загреметь совсем молодому человеку, только начинающему жить, в тюрьму или в колонию на целых четыре года. Вы докажете ему, что в зале, где присутствует человек 30, свободно говорящих на русском языке, может сидеть почтенных лет эксперт ФСБ и говорить, что этот человек, который агитировал за ненасильственные методы противления власти, призывал на самом деле к насильственному сопротивлению. Что он оппонировал не конкретным правоприменителям, не конкретным должностным лицам, а основам конституционного строя в Российской Федерации. Что можно называть белое черным — и это скорее всего перекочует в приговор. 

Нельзя таким образом исправлять Егора Жукова. Добьемся ли мы, ваша честь, достижения социальной справедливости, которая есть одна из целей уголовного наказания по закону, тем, что этого парня упрячем за решетку? Я полагаю, что это будет грубейшим нарушением социальной справедливости, что это будет дикой несправедливостью, ваша честь. Я вас убедительно прошу этой несправедливости не совершать, а Егора Жукова оправдать, ваша честь!

Илья Новиков

Я полагаю невозможным обсуждать доказательства по делу Егора Жукова, потому что это создает иллюзию нормальности ситуации. Вообще иллюзия нормальности ситуации — это, по-моему, одна из немногих ценностей, за которую сейчас продолжают держаться следственные органы, прокуроры и большинство судей. Адвокат, вступая в дискуссию в таком дискурсе — поддерживающем эту иллюзию — иногда, на мой взгляд, отдает без борьбы то, что отдавать никогда не стоит.

Дело о «московских массовых беспорядках», дело о митинге 27 июля не было нормальным с самого начала. Поскольку обвинение Жукова выросло из него — а я в этом не сомневаюсь, мы исследовали в суде сегодня и вчера материалы, которые касаются того периода времени, когда Жуков еще не обвинялся в экстремистской агитации. Чем оно [это дело] хорошо? Тем, что спустя месяц после начала уголовное преследование Жукова по беспорядкам было прекращено. 

По этому делу очень удобно оценивать те приемы, которыми пользовалось следствие, поскольку это было то же самое следствие, это были те же самые люди, та же самая уголовная группа и номер уголовного дела до его выделения [в отдельное производство] был тот же самый [что и у дела о «массовых беспорядках»]. И это помогает нам не забывать о том, собственно, на каком свете мы находимся и что мы обсуждаем. 

К Жукову пришли домой, как это у нас принято, ночью на 2 августа. Провели у него неотложный обыск. Доставили его в здание Следственного комитета. Можно верить или не верить тому, что он говорил, насчет того, как с ним общались, как его склоняли к даче самооговора и оговора других лиц. Главное, что остается в бумагах. Бумаги, которые составляет следствие, они заключают следствие лучше, чем чьи-то слова. Мы видим, что на протяжении всего августа, пока Жуков проходил по этому делу, по этому обвинению [в участии в массовых беспорядках], в отношении него, как и в отношении других лиц действовали с невероятным, но при этом очень привычным цинизмом и абсолютной беспардонностью. 

Я поднимал в суде вопрос о допросе следователя [СК Рустама] Габдулина, который руководил всеми этими действиями. В том числе, ставил вопрос о том, что Габдулин сможет, если что, как-то оправдаться в своих действиях. Но поскольку суд решил не давать ему возможности оправдаться, я буду говорить о нем, исходя их тех документов, которые он подписал, и которые есть в деле. 

Габдулин, как и другие следователи, всегда, во всех документах соблюдает единую стилистику. Обо всем, что касается доказанности, причастности лица к преступлению, того, что такое событие вообще было, пишется с таким гранитным пафосом следствия, это такой железный Феликс с чистыми руками и холодным сердцем. Везде все установлено. Везде все изобличены, достаточно изобличены.

Что пишут про Жукова? Жуков изобличен в том, что он участвовал в «массовых беспорядках» наряду с неустановленными лицами 27 июля [2019 года]. Поэтому его нужно арестовать на два месяца, поскольку он может скрыться, представляя опасность и так далее. Эти формулировки по поводу Жукова кочуют из одной бумаги в другую на протяжении всего месяца. Мы сегодня изучали документы, подписанные Габдулиным 3 сентября. В них говорится (в частности в ходатайстве об изменении меры пресечения) то же самое: «Жуков изобличен в участии в массовых беспорядках». В тот же день, третьего числа, после того, как ему предъявили новое обвинение, после того, как появился запасной вариант — статья 280-я [призывы к экстремизму], — который лихорадочно готовили предыдущие десять суток, лично Габдулин готовил, появляются документы: «Нет, мы разобрались. Жуков не причастен к массовым беспорядкам. Он там был, но никого не бил, не поджигал, пусть радуется, что мы его по этой части освободили». 

Что предшествует этому? В рамках следствия по «массовым беспорядкам», то есть конкретно по событиям 27 июля, где Жуков обвинялся не в их организации, а в участии (по второй части [статьи 212 УК]), и не в призывах, у следователя на тот момент были полномочия изучать, что Жуков делал как участник беспорядков. Что делал Габдулин? 

Маленькое отступление: не все знают, кто такой Габдулин. Это человек, который сделал себе карьеру на первом «болотном деле». Когда «болотное дело» 2012 года, дело о якобы массовых беспорядках начиналось, Габдулин был подполковником. Сейчас он генерал-майор, следователь по особо важным делам при руководителе Следственного комитета Москвы.

Дело о «московских массовых беспорядках», [судя] по тем документам, которые мы частично исследовали, претерпевало лихорадочную эволюцию с точки зрения состава и руководства следственной группы в течение первых трех недель существования. Часть документов подписаны лично [главой СК Александром] Бастрыкиным. То есть Александр Иванович придавал особое значение этому делу. Были брошены невиданные силы. На расследование теракта в Беслане, насколько я помню, была брошена группа — всего-навсего 68 следователей, которых пришлось собирать по всей стране. А на расследование митинга 27 июля, в котором вроде никто не погиб, ни один дом не сгорел — сейчас от месяца к месяцу выясняется, что все больше полицейских и росгвардейцев пострадали от пластиковых стаканчиков или от похлопывания по плечу — на него были брошены бригады, на пике было до 90 следователей. Распоряжался этим лично Бастрыкин. Он руководил, он принимал решения, кому передавать это дело. В какой-то момент действительно личный адъютант, личный следователь при руководителе был на это дело брошен. 

Я не знаю, при каких обстоятельствах было сформулировано решение, что Жуков не будет проходить по «массовым беспорядкам». Я думаю, что в принятии этого решения сыграло свою роль то, что в самом начале производства, в первый же день, когда он был арестован, следствие попало в грандиозный скандал. Оказалось, что утверждение о том, что Жуков — это вон тот молодой человек на видеозаписи, который, можно сказать, поднимает руки, и вереница людей, подчиняет свое движение, делает шаг вперед и шаг назад, — [это неправда].

Был скандал. На фоне этого скандала кто-то — понятно, что это решение совершенно не в стилистике Габдулина — принял решение, что в отношении Жукова 212 статья применяться не будет. Я абсолютно уверен, что Габдулин об этом решении знал уже 22 августа. 

Что он делал 22 августа? Пользуясь своими полномочиями по расследованию участия Жукова в «массовых беспорядках», он выносит то самое постановление о назначении экспертизы, к которому в стахановском темпе накануне готовился следователь Фельде. Мы поставили вопрос о том, каким образом записи суммарной продолжительностью 20 часов могут быть просмотрены за 12 часов с участием специалиста, сохранены, выгружены на диск и записаны? И при этом следователь устанавливает их содержание. Из 132 записей выделяет девять… Фельде признал, что в девяти записях присутствует информация, интересная следствию с точки зрения доказательства участия Жукова [в «массовых беспорядках»]. 

На основании этого вывода [эксперта Коршикова] Жукова, в частности, предлагается осудить на четыре года лишения свободы — «препятствие работы учреждений (частный случай является воспрепятствованием работе избирательных комиссий)». Этот пункт возмутил больше всего и наших специалистов-лингвистов, которых мы так и не услышали [на заседании], и многих наших коллег, с которыми мы это дело обсуждали. Почему? Кавычек нет.

Коршиков говорит: «Я прочитал у него [Жукова] текст на экране: „препятствие работе учреждений“. Я полез в Уголовный кодекс, и я там нашел только препятствие работе избирательных комиссий. Вот я сделал такой вывод, что он препятствует всем учреждениям, а из всех учреждений, которые мне известны, есть избирательные комиссии»… Юристы в курсе, что с этим не так. Учреждение — это организационно-правовая форма юридических лиц, и что избирательная комиссия, а также государственный орган местного самоуправления, учреждением не являются. То, что цитата из этого лингвистической квалификации исследования без юридического переосмысления напрямую переносится в обвинительное заключение — это безобразие. 

Мне совершенно очевидно, что Габдулин действовал злонамеренно, что это не ошибка, это не оплошность. Он сделал ровно то, что он хотел. По мотивам мне не до конца понятно, мотивы могут быть мелочными и личными. Вплоть до того, что ни один человек, которого укусили, не имеет права уйти от власти. Они могли быть служебными. 

На 3 сентября 2019 года пришлось одновременное, согласованное по времени, прекращение уголовного преследования не только по Жукову, но еще по пяти людям, которые проходили по тому же делу. Понятно, что такие решения не принимаются индивидуально тем следователем, который, как нам сегодня напомнили, самостоятельная фигура и самостоятельно принимает решения. Когда это происходит по нескольким лицам одновременно — это значит, что решение принято на каком-то уровне.

21 числа стахановский осмотр видео. 22 числа — вот это бесстыдное постановление об экспертизе. В тот же день постановление доставлено главе экспертного учреждения… Очень торопились до 3 числа, когда пришло время отпускать Жукова вместе со всеми остальными, у кого не было 318 статьи. 

Обыск состоялся ровно в тот момент, когда защитники Жукова — два адвоката у него на тот момент было, я и Соловьев — зашли со следователем Сувориным в ИВС. Как только мы зашли, с разницей в пять минут следователь Семенов постучался в двери квартиры Жуковых и провел там обыск.

В рапорте говорилось, что в помещении квартиры Жуковых имеются укрытые при первом обыске 2 числа предметы, документы и ценности, имеющие значение для следствия. Напоминаю, что в этот момент следствие, о котором говорилось, это все еще 212-я статья. Процессуальное решение о преследовании Жукова по 280-й будет принято только через три дня, 3 сентября. Пока что следствие работает формально — должно работать, по крайней мере — в рамках концепции, что все это история про «массовые беспорядки».

На следующий только день, 1 сентября, будет готова экспертиза Коршикова. Коршиков нам сказал, что он своими выводами до 1 сентября ни с кем не делился. 31 августа пошли обыскивать квартиру Жукова для того, чтобы изъять те предметы, которые есть на видеозаписях. Следователи еще не знали, что эти видеозаписи криминальны. Следователи, которые еще не должны были знать об этих выводах [из исследования Коршикова] — о том, что в первых четырех записях найдены экстремистские призывы — пришли и изъяли предметы, которые были на первых четырех записях, и прошли мимо стоявших в той же комнате на видных местах или стоящих в шкафу предметов, которые были на остальных пяти записях. То есть они закреплялись по тем записям четырем, о которых только на следующий день до них будет доведено, что они криминальны. И игнорировали те записи, с пятой по девятой из списка Фельде, в которых криминала не было выявлено.

Что это значит? Для меня совершенно очевидно. Была негласная взаимосвязь между экспертом и следователем. Следователи имели доступ к информации, к которой не могли иметь доступа. Они действовали недобросовестно. 

Ненависть вообще — не самое худшее чувство, я бы так сказал, из доступных человеку. Ненависть, которую могут испытывать молодые люди к тому, что кажется им возмутительным — это чувство, которое имеет шансы пройти и не оставить от себя глубокий шрам. В конце концов, дети маленькие, они же склонны относиться к предметам неодушевленным как к одушевленным: обижаться на них, кидаться игрушками в стену и так далее.

Есть другое чувство, которое оставляет от себя шрамы. Это чувство называется «презрение». Если вы вызвали ненависть, по крайней мере, к вам относятся как к личности, может быть, как к врагу — но к человеку, с которым возможен диалог или контакт, не обязательно словесный. Вас могут простить. Вам могут забыть. Для молодежи, для молодых людей это чувство, вообще говоря, не очень характерно. Молодые люди, если им что-то не нравится, они ненавидят. Презрение требует времени, чтобы вырасти. Но если оно выросло, оно приведет к тому, что возможность диалога с человеком, с организацией, властью просто теряется. И, как я уже сказал, для молодых людей это не характерно. Но, имея перед собой эту картину, за которой сейчас очень многие молодые ребята следят…

Вы видели, что у нас происходит на входе и на выходе: здесь масса молодых людей, студенты, школьники, которым интересно, что происходит по делу Жукова. Большинство из них юристы — или кто-то учится пока на юриста и не готов в полной мере оценивать то, что происходит. Но эта фактура всем интересна. Эта история про Габдулина — она понятна и доступна… У людей, в том числе, молодых людей, которые за этой историей следят, конечно, может возникнуть ненависть к политическому строю, конституционному строю — назовите, как хотите, это условные понятия. Но если, не дай бог, вы в этих ребятах воспитаете чувство презрения к вам и тому, что вы выражаете… Вот это будет уже серьезно. 

Президиум Совета судей Российской Федерации оформил правила поведения в суде, в которых, помимо всего прочего, запрещается приходить в здание суда в пляжной одежде, сланцах, парелло и шортах. По мнению председателя совета судей Российской Федерации господина Момотова, это «первый шаг на сложном пути развития подлинного уважительного отношения по отношению к суду». Знаете, мне, вообще говоря, хотелось бы испытывать уважение к суду по поводу тех решений, которые принимаются, а не по поводу того, что я не могу прийти в суд в сланцах. Мне немного обидно за наш суд, если уж председатель совета судей считает, что не что-то другое, а только вот это — запрет появляться в шортах — может являться уважением. Если понимать это буквально, это не очень хорошо говорит о ситуации. 

У вас, ваша честь, есть прекрасный шанс сделать гораздо более хороший первый шаг по подлинному уважению к суду. За вами следят. Дело у нас — тоже отвратительное жаргонное слово — резонансное. А резонанс, на всякий случай, напомню, что это такое — это самоподдерживающиеся колебания, которые могут привести к тому, что мост обрушивается и здание обрушивается. Пожалуйста, вам [дается такой] шанс.