«За три года десять человек точно убиты» Героиня фильма «Добро пожаловать в Чечню» о преследованиях геев рассказывает «Медузе», как уже три года эвакуирует их из республики

30 июня на сервисе HBO вышел документальный фильм «Добро пожаловать в Чечню» о тайной эвакуации из республики геев и лесбиянок. Съемки велись начиная с 2017 года, когда преследование таких людей в Чечне стало по-настоящему массовым. В 2020-м премьера фильма прошла на фестивале «Сандэнс». «Медуза» поговорила с одной из главных героинь фильма, сотрудницей Московского комьюнити-центра Ольгой Барановой, о том, что изменилось в республике за прошедшие три года, как уехавшие строят свою жизнь за пределами Чечни и о чем сам фильм, который в России увидеть пока нельзя.

— Расскажите, как проходили съемки фильма. Насколько вообще было сложно снимать в Чечне?

— Съемки были разными способами — и телефонами, и скрытыми камерами — в аэропорту, в полиции, там, где съемки запрещены. Аскольд [оператор Аскольд Куров] в этом плане волшебник, если бы на его месте был какой-то другой оператор, скорее всего, ничего бы не получилось. Он просто был очень незаметным, не мешал никому, и не создавалось впечатления, что за тобой кто-то постоянно наблюдает. Были моменты, когда камера была в одном месте, а он управлял камерой с телефона, то есть со стороны это выглядит так, будто человек просто смотрит в телефон, а у него под мышкой камера, но ее никто не видит. При съемках в шелтере опять же было важно, что Аскольд снимал, но в то же время никому не мешал.

— Про что для вас этот фильм? Он удался, как вам кажется?

— Это фильм о том, какие формы может принимать гомофобия. Какой это может быть ужас — уничтожать людей только за то, что они не такой сексуальной ориентации, не такой гендерной идентичности. Как такое может быть в современном мире? Когда это начало происходить, многие не верили, потому что мозг просто отказывается это принимать. Даже многие мои знакомые говорили, что это фикция какая-то. Но нет — вот, смотрите. Я сама видела предпоследнюю версию, отсматривала ее на предмет безопасности, чтобы не было понятно, какие улицы, где находится шелтер. Это фильм о нашей работе, больше показана работа моя и Давида, работа команды меньше, потому что не все захотели сниматься.

— Как ко всему этому материалу относилась съемочная группа? 

— Я знаю, что команда, которая принимала участие в работе над фильмом, сейчас проходит курс реабилитации с психологом. Поэтому я думаю, что для всех это было тяжело видеть, а потом монтировать. Вы видите только часть, а съемок-то было огромное количество, снималось очень много всего. Мы-то прожили и пошли дальше, а съемочная группа это все пересматривала по нескольку раз, монтировала. Конечно, все травмированы. К тому же вся команда, за редким исключением, относится к ЛГБТ-сообществу, часть команды из России, они геи. Когда ты не относишься к какому-то комьюнити, тебя это не травмирует, ты не сопоставляешь себя с этими людьми. А поскольку ребята, которые снимали фильм, практически все геи, то они понимали, что это все могло приключиться и с ними.

— Как вам кажется, будет ли какая-то реакция на фильм в самой Чечне?

— Какая-то реакция, наверно, будет, но я не знаю, какой она еще может быть. Геев продолжают ловить, убивают, что еще можно сделать? Не представляю.

— Насколько я понимаю, всплеск насилия произошел в 2017 году, после заявки на гей-парад?

— Никто не знает, что послужило толчком. Были такие слухи, что после того, как подали заявку на гей-парад. Есть другая версия — в Чечне нельзя быть не только геем, но нельзя пить, курить, употреблять наркотики. Якобы поймали парня, который был или пьяный, или под наркотиками. И он оказался еще и геем. У него в телефоне начали находить людей, начали их отлавливать. 

— Есть ли сейчас подтвержденные данные о числе убитых? «Новая газета» писала о двоих.

— К сожалению, нам эта информация доступна только со слов тех ребят, которые к нам приезжали. Приехал человек и говорит: «Мой друг пропал, и его нигде нет». Мы пытаемся собрать информацию, кто его видел, когда. Так мы пытаемся посчитать количество. Но точных данных нет, мы не можем их никак проверить. По тем сведениям, которые у нас есть, за три года точно убиты десять человек. 

— Что-то изменилось за три года в самой Чечне? Стало ли пыток меньше?

— В 2017 году это было массово и целенаправленно: искали, пытали, отлавливали. Потом это пошло на спад и приняло другую форму. Во-первых, многие сразу уехали — те, кого подозревали, те, у кого забрали друзей. Потому что людей же пытали, и все понимали, что каким бы человек ни был, он все равно расскажет и сольет, потому что это невозможно терпеть. Потом уже стала меньше волна, но это все равно происходит, в меньших количествах. Некоторое время назад власти Чечни начали практиковать другое — под пытками человека заставляют подписать признание, и ему уже никто не может помочь. Как правило, в мелких преступлениях признаются — кража или что-то такое. Но человек становится преступником. Любая помощь ему — это уже [уголовная] статья [об укрывательстве]. Если взрослый 18-летний человек решил уехать — это его решение, а если человек официально объявлен преступником и мы ему помогаем уехать — это уже преступление с нашей стороны.

— Количество обращений к вам менялось за эти три года?

— В 2017-м их было очень много, тогда как раз этот фильм снимался. Потом оно снижалось, и сейчас наша работа разделилась. Я в группе поддержки квир-женщин Северного Кавказа — мы только женщинами занимаемся. На протяжении трех лет мы вывезли, помогли уехать из региона где-то 50 женщинам. Про женщин просто раньше никогда не говорили, но сейчас мы решили, что нужно говорить, чтобы женщины понимали, что им тоже могут помочь.

— Кто входит в эту группу квир-женщин?

— Лесбиянки, трансгендеры, бигендерные. Бывает, что пыткам их не подвергают, но дома идет постоянное сексуальное насилие. Распространенная ситуация — например, дядя узнал, что девочка лесбиянка — просто увидел переписку, она, извините за подробность, может, ни с кем и не спала, но при этом она сидит дома, он ее постоянно насилует и говорит: «Я тебя сдам родственникам». И родственники не верят, что он ее насилует. Никто не знает, лесбиянка она или нет, может быть, она бисексуалка, но, может, она бы вышла замуж в дальнейшем, но то, что происходит, заставляет ее бежать, потому что у нее нет другого выхода. Бегут в крайних случаях. Потому что бежать — это жить в другой стране, отказаться от всех родственников, остаться одной на целой планете. Они же навсегда разрывают отношения с родственниками. Иногда оставляют детей. Были примеры, когда женщинам удавалось уехать с ребенком, но это очень сложно с точки зрения документов. В Чечне все будут на стороне мужчины. Мы занимаемся только девушками, потому что это своя специфика, подход разный. Парень может сам сказать родителям — я поехал в Москву, в Воронеж, не важно. Я поехал и буду там работать или учиться. Девушка не может так сказать, у нее всегда есть кто-то, кто за ней присматривает. Она не может сказать просто «я поехала». Что значит ты «поехала»? Сиди дома. Ей должны разрешить. Поэтому сама работа с девушками другая. Поэтому мы три года никому ничего не говорили. У нас несколько сотрудников, но только я говорю об этом с открытым лицом, потому что я в относительной безопасности (Ольга находится в другой стране, — прим. «Медузы»), все остальные не могут себе это позволить. 

— Как выглядит работа с девушками? Можно ли рассказать какие-то подробности?

— Мы выходим на эти целевые группы, информация передается от девушки к девушке, есть свои способы и инструменты, о которых я не могу говорить. Вы же понимаете, если я скажу, это перестанет работать. 

— Сколько это по времени занимает?

— Это может занимать один день, а может 3–4 месяца, полгода. Все зависит от ситуации. Бывают девушки, которые сидят закрытыми в доме, и у нас с ними очень непостоянная связь. Они никуда не могут выйти, их не пускают. Мы вынуждены выжидать, пока у девушки появится возможность выйти. 

— Помогает ли девушкам кто-то из ближайшего круга, из родни?

— Далеко не всегда, крайне редко родственники содействуют. Бывает, что родственники начинают содействовать, когда у мамы одна дочка, нет папы, нет сумасшедших братьев. Или когда мама понимает, что девочку силовики уже один раз забирали и в следующий раз дочку убьют — тогда она может, например, не прятать паспорт и позволить дочке уйти. 

— Куда в основном уезжают из Чечни?

— В Европу и не только в Европу, кто-то в России пытается жить. Они остаются одни, без семьи, строят новую жизнь, берут новые имена, придумывают себе историю о своей старой жизни, потому что, даже находясь в Европе, лучше не говорить, что ты с Северного Кавказа. Это очень сложно. Вообще эмиграция это сложно, а у людей с Северного Кавказа очень развит институт семьи, они привязаны к семье, для них это большое испытание. Плюс девушки, которых никогда никуда не выпускали, подавляли их желание учиться, принимать решения, — им вдруг приходится остаться одним. Нам какие-то вещи кажутся обычными, а для них даже на самолете пролететь одним — это дикий стресс. 

— Кто-то просится назад?

— Такие приступы бывают у всех. Но назад все-таки никто не хочет. Если человек бежит, он понимает, что назад пути нет. Если он бежит, он понимает, что все, край. Те, кто могут остаться, они остаются. Конечно же, все хотят общаться с семьей. Одна девушка просила меня написать сообщение ее бабушке, что с ней все в порядке. Я говорю — ты понимаешь, что это небезопасно? Твоя бабушка пойдет к твоему дедушке ну и так далее, а ее очень сильно искали. Она говорит: «Нет, моя бабушка никогда такого не сделает, просто скажи ей, что у меня все в порядке». Я сделала, как она просила. Бабушка три дня молчала, а потом написала: «Слава Аллаху, что она жива, но я поговорила с ее дедушкой и с ее папой, и вот передайте, что никто ее не будет ругать, если она вернется». Я передала ей информацию, и мой телефон потом отследили, отследили, откуда я писала. Часто это вопрос жизни и смерти. Некоторые делают как — звонят из другой страны, чтобы не отследили. Позвонят и успокоятся.

— Девушки продолжают носить хиджаб в Европе?

— Я таких не знаю. Снимают еще в аэропорту. У многих идет отрицание этой религии, потому что она в их понимании насильственная, это то, из-за чего они страдают. Особенно те, из кого изгоняли джиннов. Потом у них идет полный негатив — они становятся либо атеистками, либо уже не следуют исламским традициям. Многие говорят «бог внутри, а религию люди придумали». 

— Как они находят работу?

— Тяжело. Мы стараемся их сводить с какими-то организациями. Но многие страны для всех мигрантов предлагают образование, изучение языка, дальше зависит от человека. Но и люди разные. Кто-то годами в себя приходит, зарабатывает несложным трудом, особенно молодые девчонки. Им это уже в радость, потому что они живут свободно, им никто не указывает, они могут покупать одежду, какую хотят, общаться, с кем хотят, читать книги, смотреть телевизор. Этого уже более чем достаточно для многих. А кто-то, особенно кто начинал учиться или закончил учиться, старается освоить какую-то профессию, что-то делать. Стремятся к чему-то.

— Можете рассказать какую-то историю с хорошим концом?

— Мальчик был врачом, должен скоро подтвердить диплом и продолжит работать врачом. Есть девушка, которая учится на программиста, — она всегда хотела, и сейчас у нее есть такая возможность. Много неуспешных, но много и успешных. 

— Как выглядят неуспешные случаи?

— Не могут никак социализироваться, начинают употреблять наркотики. В Чечне же нельзя ни наркотики, ни алкоголь, они вырываются, начинают пробовать и застревают в этом. Есть такая проблема. То есть то, что мы переживали в студенческие годы — пойти выпить, погулять, в основном ведь это в 16–20 лет проходят, — а они этого никогда не испытывали, не проходили. Поэтому когда они оказываются в ситуации, когда это можно, они начинают пробовать. Некоторые увлекаются. Но я уверена, что это вопрос времени. 

— Стало ли вам сейчас сложнее вывозить людей, чем три года назад?

— Да, стало сложнее. Когда был шум и было массовое насилие, многие страны пошли навстречу — например, та же Канада специальную программу открыла и помогала очень сильно. Многие страны давали специальные визы.

— Сейчас Канада закрыла программу помощи?

— Тогда это была программа, а сейчас это единичные случаи. Например, две девушки подавали на визу, одной одобрили, другой нет. То есть раньше они всем помогали, а сейчас избирательно, по каким-то критериям. Отдельная сложная процедура.

— То есть, сложно стало не вывезти из Чечни, а ввезти куда-то?

— Да. Из Чечни и было сложно, ничего не изменилось. Но люди же оттуда ездят путешествовать, это же не какой-то закрытый регион. Вот почему этот фильм важен для нас — это способ говорить об этом, говорить, что да, это не такой большой поток, но ничего не поменялось, эти люди как нуждались в помощи, так и продолжают нуждаться. Мы ждем больше внимания со стороны принимающих сторон.

В 2020 году фильм «Добро пожаловать в Чечню» покажут в Риге на фестивале документального кино IDFF Artdocfest/Riga. Информации о показах в России пока нет.