Почему Алексей Навальный не мог не вернуться в Россию? На этот вопрос отвечает редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов
Годами российские власти делали все, чтобы не признавать за Алексеем Навальным статус политика. Встреча, устроенная ему в аэропорту Шереметьево, не оставила никаких сомнений в том, что чиновники только делали вид, что игнорируют его: кордон силовиков авторитарные режимы присылают именно за оппозиционными политиками, а не за «известными блогерами», «берлинскими пациентами» и «обыкновенными смутьянами» из интернета. В этом смысле, вернувшись в Россию, Навальный уже переиграл Владимира Путина, поскольку доказал, что не нуждается в кремлевской лицензии на политику и способен сделать ход, на который Кремль вынужден будет реагировать. После ареста политика команда Навального сделала еще один сильный ход — опубликовала расследование о «дворце Путина». Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов рассказывает, как Навальный сумел преодолеть границы, которые чиновники превратили в опору политической системы, и предполагает, какие границы движению Навального еще предстоит преодолеть.
Какую границу пересек (уже много раз) Навальный
Государственная граница для российского руководства — линия, разделяющая не только территории, но и меняющая природу явлений и их названия. Люди и вещи могут пересекать границы (если у них все в порядке с документами), но российские начальники ревниво следят за непроницаемостью границ для смыслов и значений слов.
То, что произошло с Навальным, может c той стороны границы называться применением химического оружия, но с этой будет «нарушением углеводного обмена». С одной стороны границы это превратится в повод для расследования, с другой — для обвинения в «антироссийских фальсификациях». Так уже было раньше в бесчисленном количестве случаев — со сбитым «боингом», с отравлением Скрипалей, с убийством Зелимхана Хангошвили.
Граница превращена российскими лидерами в психологический барьер, позволяющий отражать любые обвинения. Контур «защищенной» территории не проходит по физически существующей контрольно-следовой полосе — скорее он напоминает карту покрытия российских государственных медиа.
Поэтому в одном ряду с «боингом» и Скрипалями окажется теперь и обсуждение гигантского владения на берегу Черного моря неподалеку от Геленджика. Это будет «дворец Путина» для всех, кто не принимает интерпретацию государственных СМИ, — и какой-нибудь «пионерский лагерь», «биостанция» или просто «чужая собственность» для тех, кто комментариям чиновников готов верить.
На «своей» территории высшие российские чиновники обладают привилегией интерпретации событий. Эти обвинения «забавно читать», говорит министр иностранных дел Сергей Лавров о попытке отравления Навального. Это «легализация материалов американских спецслужб», говорит президент Путин по поводу истории об отравителях — офицерах ФСБ.
Высочайшая интерпретация вообще всегда предполагает вынесение источника обвинений за государственную границу. Это делается даже ценой фактического признания обвинений: «Откуда еще они могли узнать?» Но логический сбой никого не волнует.
Навальный последовательно борется за то, чтобы от его обвинений нельзя было отмахнуться как от происков иностранцев и провокаций западных спецслужб. Суть его политической кампании — среди прочего — в том, чтобы фраза «забавно читать» больше не работала как железный аргумент, чтобы в России можно было доказательно говорить о противоправных действиях властной верхушки, чтобы вещи назывались одинаково по обе стороны границы.
Что мы на самом деле узнали благодаря Навальному
За годы работы по изучению российской элиты Навальный раскрыл немало секретов, но не менее важно то, как расследования Фонда борьбы с коррупцией обогатили наше понимание государственных границ и суверенитета. От расследования к расследованию Навальный рассказывал своим зрителям и сторонникам о магических переменах, происходивших с российскими чиновниками при пересечении границы. С российской стороны границы человек может быть прокурором или депутатом, а за границей — расслабленным европейцем, инвестором в отели и особняки, чьи активы защищены британским, французским или испанским правом.
Внутри российских границ правила игры российские элиты определяют сами, а потому должны вроде как чувствовать себя в безопасности. Но для инвестиций, а часто и для места жительства близких они выбирают другие юрисдикции: то есть российские правила не гарантируют безопасности самим их создателям. При этом важно, что огромное большинство российских граждан, в отличие от представителей правящего слоя, никогда не выезжают за границу и потому не могут сравнить уровень жизни и защищенности прав в России и других странах. В России выездная элита правит невыездным большинством.
Граница не должна быть болезненной темой в общественной дискуссии (свобода передвижения), но в российском случае таковой стала. Произошло это не только благодаря властям с их законами об «иностранных агентах», но во многом и благодаря Навальному, который не уставал напоминать своей огромной аудитории о лицемерии политической элиты.
В России силовики и чиновники изображают служителей национального порядка, но на самом деле ведут западный образ жизни, тщательно скрывая это от сограждан. Они нигде не настоящие и везде в кавычках: в своей стране — «слуги закона» и «честные журналисты», в чужих — «законопослушные инвесторы» и «обычные собственники». Возвращая депутатам, пишущим законы об «иностранных агентах», и прокурорам, преследующим граждан за мирные протесты, обвинения в иностранными влиянии, Навальный, по сути, присваивал себе «путинскую» привилегию интерпретации.
Почему Навальный не мог стать эмигрантом
В соревновании за доверие граждан Навальный пока далек от успеха. Как ни странно, простой ход власти — списать все на внешних врагов — до сих пор работает. Возможно, потому что телеканалы хоть и теряют аудиторию, но все же сохраняют значительное влияние. Не все верят официальному толкованию событий, однако господства в государственных медиа оказывается достаточно для защиты властной интерпретации новостей. Например, большинство людей в России до сих пор не верит, что Навального намеренно отравили.
Все это время Навальный зеркально отвечал на обвинения властей в связях с Западом, показывая, что власть сама тесно связана с Западом на личном уровне. И если бы он сам отнесся к выбору стороны границы как к чему-то незначительному с политической точки зрения — то есть остался бы в Германии, как мог бы поступить по окончании карьеры какой-нибудь бывший чиновник, — то рисковал бы потерять доверие многих сторонников.
Если бы Навальный остался в Германии, он утратил бы значительную часть морального превосходства, которое позволяет ему критиковать чиновников, живущих на два дома, и выносить обвинительные приговоры Кремлю. Слова об отряде отравителей из ФСБ, произнесенные эмигрантом за пределами границ России, имеют один смысл; те же слова, сказанные внутри страны национальным политиком, — другой.
Добровольное пересечение границы в восточном направлении было для него необходимым. Моральное превосходство — единственная надежда политика, не имеющего возможности действовать силой. И вышедшего на поединок с другим политиком, обладающим всей властью и силой, какая только возможна. Расследование о «дворце Путина» — еще один ход, направленный на то, чтобы борьба интерпретаций вышла на новый уровень и российское общество перестало бы принимать отговорки о «сливах западных спецслужб».
Вопрос, впрочем, еще сложнее. Приближенные президента и представители более широкого круга правящей элиты серьезно относятся к букве (написанных по их указаниям) российских законов и праву других стран. Отряды юристов в России и по всему миру работают над схемами, позволяющими обладателям российской власти-собственности избежать правовых претензий. А если доказать незаконность этого и прочих дворцов сложно, то разговор — при сегодняшней политической системе — неизбежно застревает в зыбкой области споров о справедливости. Справедливо ли президенту страны с таким уровнем доходов населения пользоваться таким дворцом? Хорошо ли силовикам и чиновникам, которые обвиняют граждан в иностранном влиянии, инвестировать в зарубежную недвижимость?
Архитектор Ланфранко Чирилло никогда не скрывал, что работает в России. В одном из интервью он говорил, что мечтает войти в историю как «великий русский архитектор итальянского происхождения». Российская и итальянская пресса давно связывает его с объектом под названием «дворец Путина».
Интересно, что Чирилло по профессии не архитектор, а техник-проектировщик и геодезист. По существу он бизнесмен, который годами служил посредником между итальянскими производителями роскошной мебели с севера Италии (откуда Чирилло родом), а также других предметов роскоши — и представителями российской элиты. По данным Reuters, только до 2009 года Чирилло заработал десятки миллионов долларов на поставках строительных материалов для дворца на Черном море.
Охотников до новодельной классики и барокко, комодов и стульев с тяжелой позолотой не так много, так что российские клиенты были для предприимчивого итальянца настоящей находкой. Дурной вкус часто сопутствует дурной политике (вспомним резиденцию Януковича), но вкус все-таки не может быть предметом политической дискуссии.
Споры о справедливости в России традиционно предшествуют политической трансформации. Исследования показывают, что публикации о недвижимости и других активах российской элиты, по сути, и представляют собой такой спор. Только политическая трансформация позволит российскому обществу перейти от претензий к элите с точки зрения справедливости и вкуса — к претензиям, имеющим правовые последствия. Это и есть точка входа в политику, на которую сделал ставку Алексей Навальный. Власти сами вынудили его и других действовать таким образом, лишив пространство «обычной» политики — с политическими партиями, дискуссиями и выборами — всякого политического содержания.
Что об этом почитать
Многие думают, что понятие «правда» есть только в русском языке — и оно отражает уникальные свойства национального характера. Это неправда
Николай Плотников, историк философии и культуры, изучал в МГУ Гегеля и в дальнейшем работал в университетах Германии, специализируясь на интеллектуальной истории и истории понятий. Работы Плотникова по истории понятия справедливость убеждают, что неприятие русской культурой права — миф и удобная отговорка. Странно ссылаться на исконную опору нашей культуры, на некоторую высокую правду, если этой опоре чуть больше ста лет. Зато в эти сто лет активизация разговоров о справедливости всякий раз служила предвестием масштабных общественных перемен. Читайте здесь.
Чем путинские «иностранные агенты» похожи на сталинских «врагов народа» — а чем нет?
Вполне возможно, что правоохранители будут расширять действие «иноагентских» законов просто потому, что это очень удобные для них документы. Полицейским и следователям всегда нужно заботиться об улучшении отчетности — это их премии и карьеры. Этот произвол несет людям настоящие беды, но он не страшен так, как была страшна политическая машина производства врагов народа сталинского времени. Окончательно превратить общественную дискуссию в войну законы об «иноагентах» не смогут. Инструментальность этой технологии слишком очевидна, и она не дает шпиономании стать массовой. Даже та часть общества, что лояльна государству, не превращается в союзника репрессивной машины. Читайте здесь.
Может ли российская власть совсем запретить выезд за границу?
По множеству причин российским политикам нужны открытые границы и выгодна свобода передвижения. Но по множеству других причин российскому государству постоянно приходится напоминать гражданам, что границы сакральны, иностранцы опасны, а страна наводнена шпионами. В итоге полное и долгосрочное закрытие границ кажется почти невероятным. Пандемия оказалась естественным экспериментом в этой области. Российские власти получили закрытость, о которой мечтали, если верить их риторике. Но желания и навыков плотно заниматься внутренней политикой, спасать граждан и экономику в кризис российской системе управления явно недостает. Читайте здесь.
Максим Трудолюбов