«Негражданское общество» — главная опора российской власти Максим Трудолюбов рассказывает, как оно устроено. И советует книги о его расцвете и крахе в СССР и в Восточной Европе
За последние недели российские власти резко усилили собственную репрессивную машину: готовятся объявить структуры Алексея Навального «экстремистскими», уже объявили «иноагентом» «Медузу», внесли в Госдуму ряд законопроектов против оппозиционеров, преследуют рядовых участников протестных акций. По мнению редактора рубрики «Идеи» Максима Трудолюбова, задача нынешней кампании — укрепить слой, который можно назвать «негражданским обществом». Ведь устойчивость авторитарных и тоталитарных режимов зависит от того, насколько управленцы, силовики, государственные олигархи и другие представители истеблишмента прочно стоят на ногах. А они не так уж удовлетворены и уж точно далеки от тех вершин могущества, которых их предшественники достигали в советское время.
Изучая распад советского блока, историк Стивен Коткин пришел к выводу, что в картине «бархатных революций» 1989 года всегда доминировали диссиденты, оппозиционная интеллигенция, независимые профсоюзы и церковь (там, где они были). При этом слишком мало внимания уделялось партийному аппарату, спецслужбам, военным, правительственным чиновникам и привилегированной интеллигенции.
Конечно, в Восточной Германии, Венгрии, Румынии и других странах-спутниках СССР были самоотверженные люди, готовые бороться за свободу и независимость, но они были разобщены и их было мало (Польша с ее «Солидарностью» выделялась на этом фоне). А чиновники, партийные аппаратчики и все, кто был связан с властными структурами, наоборот, представляли собой спаянное интересами сообщество. Коткин называет его «негражданское общество». Эти люди были очень влиятельны и их было много — от 5 до 7% населения. Десятки, редко сотни диссидентов были практически полностью нейтрализованы спецслужбами к концу 1980-х годов и никогда не могли сравниться с истеблишментом в возможностях и влиянии.
Термин «гражданское общество» часто связывают с именем Адама Фергюсона, современника и друга Адама Смита (Essay on the History of Civil Society. Edinburgh, 1767), но Фергюсон противоставлял гражданское общество не любому государству, а «варварскому», не знавшему верховенства права и хороших законов. Сегодняшнее понимание, согласно которому гражданское общество — это сила, противостоящая деспотическому государству — очень позднее. В 1960-е годы оппозиционно настроенные деятели культуры и церкви в Центральной и Восточной Европе стали восприниматься на Западе как растущая, автономная группа, боровшаяся против тоталитаризма. По мнению современных историков, западные аналитики просто не понимали, насколько сильно тоталитарный режим меняет общество.
Восточноевропейский контекст
Поэт Чеслав Милош, работавший во второй половине 1940-х годов в польских дипломатических миссиях в США и во Франции, в 1948 году еще мог опубликовать в открытой печати поэму «Моральный трактат» о терзаниях интеллектуалов, вынужденных выбирать между свободой и несвободой. Но уже в 1951 году, чуть не став невыездным (у Милоша отобрали загранпаспорт, но позже, по большому знакомству — вернули), Милош отправился к месту службы в Париж и попросил политического убежища. Внутренний механизм «переподчинения» оставшихся на родине друзей Милош безжалостно деконструировал в книге «Порабощенный разум» (см. ниже список для чтения).
Выстраивая негражданское общество в послевоенной Восточной Европе, власти действовали не только и даже не столько силой. Они использовали психологическое давление, лишение доходов, подрыв репутаций. Писателей лишали доступа к издательствам, художников — к выставочным залам, но всегда готовы были принять снова — на условиях политической лояльности. Подчиненные новой властью СМИ были в этом процессе ключевым инструментом. Польских, венгерских, чешских интеллектуалов в 1940-е и 1960-е годы новые власти стремились, скорее, поставить себе на службу, чем уничтожить. Те, кто отказывался договариваться, уезжали (см. ниже описание книги «Железный занавес»).
В Центральной и Восточной Европе строительство негражданского общества и операция переподчинения деятелей культуры шли параллельно и были проведены всего за четыре-пять лет. Государства советского блока осознанно создавались так, чтобы не позволять формироваться ничему похожему на гражданское общество западного типа. Оказать хоть какое-то сопротивление режиму могли те, кто мог опираться на организационные структуры — в случае Польши церковь и независимые профсоюзы — но существование таких структур было исключением, а не правилом.
Так что до 1989 года гражданское общество большинства советских государств Европы существовало в основном в глазах западных наблюдателей, не знавших, как на самом деле устроены тоталитарные общества.
Технологии переподчинения
То, что бегло описано выше, можно рассматривать как контекст, проясняющий происходящее сегодня в России. Ведь президент Путин лично был свидетелем распада негражданского общества в ГДР и СССР и, очевидно, сильно опасается повторения того же.
Граждане России сегодня живут одновременно и в закрытом, и в открытом обществе. Благодаря независимым СМИ, социальным медиа, особенно ютьюбу, у них есть доступ к широкому набору точек зрения альтернативных официальным. Разрешены высокоинтеллектуальные виды деятельности, в сфере культуры возможен значительный плюрализм, можно слушать лекции университетов всего мира, публиковаться за границей и на родине, можно купить в любом книжном новый роман Владимира Сорокина, который в СССР, если бы и появился, то только в самиздате. В России даже есть разнообразные легальные политические партии, которые, впрочем, действуют единым фронтом — примерно так, как легальные партии ГДР действовали в рамках Национального фронта.
Спецслужбы прибегают к старым технологиям переподчинения. Любые созданные снизу организации снова рассматриваются как угрозы. И снова речь идет не только о применении силы, но и о психологическом давлении, лишении доходов и подрыве репутаций. И снова интеллектуалов и лидеров общественного мнения власти стремятся, скорее, поставить себе на службу, чем уничтожить. А те, кто отказываются, уезжают (впрочем далеко не все).
То, что сейчас происходит, можно описать как работу над неудобным прошлым, но не такую, какую предлагает Николай Эппле в книге «Неудобное прошлое», а ровно обратную. Эппле описывает случаи, когда элиты вдумчиво отнеслись к преступлениям своих предшественников — осознали действия прежнего руководства как преступные, создали комиссии по примирению, провели люстрации и, в итоге, выстроили обновленную связь с историей. Нынешние власти России не признают действия их советских предшественников преступными, они пытаются наладить обновленную связь с прошлым, укрепив истеблишмент, а не восстанавливая права граждан. И, конечно, они стремятся не совершать тех же «глупостей», что их предшественники — не пережимать там, где те пережимали, не расслабляться там, где те расслаблялись.
И снова подчиненные властью СМИ стали во всем этом процессе ключевым инструментом. Государство быстрыми темпами разворачивает свою систему маркировки любых сил, в которых видит для себя угрозу. На глазах развивается и дополняется законодательная база и правоприменение, связанные с «иностранными агентами», «нежелательными» и «экстремистскими» организациями. Важно понимать, что это тоже — укрепление негражданского общества. Силовики получают в свое распоряжение все больше статей УК, под которые они могут возбуждать все новые и новые дела, а это их зарплаты и премии.
Какое общество сильнее — гражданское или негражданское?
Необходимость удержать негражданское общество на своей стороне вполне может войти в противоречие с развитием страны в целом. Более того, это уже произошло. Управленческому аппарату нужны привилегии и стабильность; военной элите — хорошие бюджеты на закупку вооружений; крупным олигархическим группам — большие государственные контракты; региональным элитам и политикам национальных республик - попустительство в вопросах коррупции и возможности для обогащения; привилегированной интеллигенции нужны статус и деньги; населению — в той его части, которая не может вполне полагаться на себя, — социальные выплаты и поддержка социальных прав.
Попытка удовлетворить все эти потребности создает перераспределительную экономику. Это недавно показали авторы доклада «Застой — 2: Последствия, риски и альтернативы для российской экономики». Нынешние лидеры даже не ставят задачу роста и развития. С 2009 по 2019 год российская экономика росла в среднем на 1% в год. В 1977–1985 годы, в тот самый период, который при Михаиле Горбачеве стали называть «застоем», средние темпы роста советской экономики составляли, согласно современным расчетам, 1,6% в год. Нынешняя Россия растет медленнее, чем поздний СССР.
Несмотря на все жертвы во имя его благополучия, нынешнее негражданское общество далеко от вершин могущества, достигнутых им при СССР. А вот гражданское общество сегодняшней России — гораздо сильнее прототипов времен Брежнева и Андропова. Яркий пример — самые разнообразные организации, работающие во всех социально значимых сферах.
Оценить динамику гражданского участия в них можно, например, посмотрев на исследование пожертвований через фандрейзинговые платформы (включая и более, и менее зависимые от государства): с 2013 по 2018 год объем пожертвований вырос в 17 раз, достигнув 1,2 миллиарда рублей, а количество доноров выросло в 30 раз, до 400 тысяч человек. Общий объем ежегодных частных пожертвований достиг к 2018 году 143 миллиардов рублей — это около 0,5% ВВП, что сопоставимо с некоторыми расходными статьями федерального бюджета в социальной сфере. Для сравнения: объем средств, получаемых из-за рубежа организациями — «иностранными агентами», составил в 2018 всего 759 миллиона рублей и, вероятно, снижался с тех пор.
Чем сильнее государственное давление, чем больше задержаний и арестов, тем сильнее растет количество подписчиков и жертвователей у таких изданий, как «Медиазона» и «ОВД-Инфо». Например, сумма ежемесячных донатов «Медиазоне» за «горячий» протестный период с середины января по начало февраля 2021 года выросла с 2,3 млн до 3,8 млн рублей (подробнее о росте базы подписчиков независимых СМИ, увеличении сумм пожертвований и количества жертвователей — здесь).
Конечно, эти цифры невелики, но важна их динамика и формирующаяся на наших глазах культура взаимной поддержки граждан. Классическое гражданское общество опирается на законы, парламент и суды — институты, защищающие индивидуальные права и право собственности. У общества, существующего в авторитарной системе, такой роскоши нет. Зависимые СМИ, постоянно переписываемые законы, силовики и суды работают на истеблишмент, а у обычных граждан из-под ног выбивают даже те немногие защитные механизмы, которые у него есть — преследования адвокатов яркое тому подтверждение.
Но развивающаяся культура частных пожертвований позволяет смотреть на ситуацию с осторожным оптимизмом. Как и то, что власти приходится постоянно решать взаимоисключающие задачи — обогащать приближенных и поддерживать приемлемый уровень жизни для граждан.
Опора на «заграницу»
Парадокс негражданского общества в том, что оно, в отличие от гражданского, фундаментально зависит от иностранных институтов. Истеблишмент опирается на «заграницу» гораздо больше, чем малочисленные «иноагенты».
Отсутствие независимых институтов, в частности судов, внутри страны бьет не только по гражданам, но и по негражданскому обществу: бизнесу, в том числе самому лояльному и близкому к власти, приходится полагаться на юрисдикции других стран, чтобы защищать собственность. Почти все, кому нужно сохранить какие-либо значительные активы, пользуются правом и судами других стран. Опора на зарубежные институты угрожает режиму, потому что иностранные активы приближенных уязвимы для санкций.
Действующее руководство во главе с Владимиром Путиным занимается реставрацией негражданского общества уже более 20 лет, но работа до сих пор не завершена. Сравните это со стремительной операцией по переподчинению обществ Восточной Европы в конце 1940-х — начале 1950-х. Методология подчинения за эти десятилетия не изменилась, но изменился мир. Россия глубоко интегрирована в мировые процессы и сильно зависит от иностранных технологий, финансовой и цифровой инфраструктуры. Просто хлопнуть дверью и отгородиться от мира в такой ситуации — себе дороже, в самом буквальном материальном смысле.
Коммунистические правительства Восточной Европы обрушились не благодаря усилиям малочисленных диссидентов — хотя их моральный подвиг, конечно, был бесконечно значим. Режимы обрушились, потому что во второй половине 1980-х они потеряли силовую и экономическую поддержку Кремля, который был слишком занят собственными проблемами. Сегодня сам кремлевский режим оказался в положении своих бывших сателлитов — он зависит от внешних сил, которые еще менее лояльны к нему, чем СССР был к своим союзникам.
Что еще об этом почитать
Коткин С. Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000. М.: Новое литературное обозрение, 2018
Эта книга профессора Принстонского университета Стивена Коткина посвящена разбору причин распада СССР, периоду 1990-х и первым двум президентским срокам Владимира Путина. Коткин предлагает свою версию динамика непреднамеренных последствий политики Михаила Горбачева. Преследуя «романтическую мечту» о реформировании социализма, политики того времени, не удержали в руках Восточную Европу и сам Советский Союз.
Эпплбаум Э. Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944-1956). М.: МШПИ, 2015
Формирование социалистических государств с самого начала проходило на фоне демонтажа независимых организаций и сообществ. Именно этот процесс американская журналистка Энн Эпплбаум прослеживает в книге «Железный занавес». В конце 1940-х годов, получив под свой контроль примыкающую к СССР часть Европы, советские руководители первым делом занялись подготовкой руководителей новых, построенных по советским образцам спецслужб. А новые спецслужбы, в свою очередь, первым делом занялись нейтрализацией существовавших в Центральной и Восточной Европе СМИ, партий и общественных организаций — от политических до благотворительных и скаутских.
Милош Ч. Порабощенный разум. М.: Алетейя, 2003.
Книга лауреата Нобелевской премии Чеслава Милоша — один из антитоталитарных памфлетов, задуманных внутри меняющегося общества, но осуществленных за их пределами. Милош покинул Польшу в 1951 году, а этот текст опубликовал уже в 1953-м. «Порабощенный разум», в отличие от стихов Милоша, сегодня не во всем актуален, но это хорошее чтение для тех, кто колеблется, какую жизненную стратегию выбрать в современной России.
Максим Трудолюбов