Андрею Сахарову — 100 лет. Как гуманист победил ученого? «Медуза» публикует сценарий неснятого фильма Андрея Лошака о советских диссидентах
21 мая 2021 года исполняется 100 лет со дня рождения академика и правозащитника Андрея Дмитриевича Сахарова — одного из самых знаменитых советских ученых, создателя советской водородной бомбы. Сахаров лишился всех государственных наград, когда вступил в открытое противостояние с советской властью — академик бесстрашно и последовательно выступал против репрессивного коммунистического строя и поддерживал политзаключенных. «Медуза» публикует текст журналиста Андрея Лошака о жизни Сахарова-правозащитника. Материал основан на сценарии документального сериала о советских диссидентах, который Лошак написал в начале 2010-х. Сериал так и не был снят; только по одной его части телеканал «Дождь» выпустил фильм «Анатомия процесса». Другой фрагмент сценария — о карательной психиатрии — был опубликован проектом Arzamas.
Сахаров — гуманист
Конец оттепели ознаменовался арестом писателей Синявского и Даниэля, которых обвинили в антисоветской агитации и пропаганде. В их защиту 5 декабря 1965 года математик и сын поэта Александр Есенин-Вольпин организовал митинг у памятника Пушкину — беспрецедентное для тех лет событие. 12 человек вышли с плакатами «Уважайте советскую конституцию!» и «Требуем гласности суда!» — гэбистов было раз в 10 больше. Слово «гласность» тогда впервые прозвучало в качестве лозунга. Потребуется 20 лет, чтобы требование гласности зазвучало с самых высоких трибун Советского Союза.
Демонстрантов в 1965-м задержали, некоторых осудили, статью о митингах ужесточили — с дела Синявского-Даниэля запустился процесс противостояния советского государства и правозащитников, прозванных позднее диссидентами. Очередной арест, очередной поток писем в защиту, очередные стояния у суда — все эти формы мирного гражданского сопротивления станут печальной традицией. Так же, как и реакция государства, которое на любой всплеск протестной активности однотипно отвечало новыми арестами, увольнениями и репрессивными законами. Митинг тоже стал традиционным — его называли «молчаливой демонстрацией»: каждый год 5 декабря к памятнику Пушкина приходили люди, снимали шапки и молчали в память о политзаключенных.
В начале декабря 1966 года знаменитый создатель водородной бомбы академик Андрей Сахаров обнаружил в почтовом ящике анонимное приглашение на «молчаливую демонстрацию». Она проводилась второй раз. Другой выбросил бы, не раздумывая, но не Сахаров. Он подумал-подумал — и пошел.
Богемный круг диссидентов тогда мало что знал о Сахарове, как и он — о них. Ученый поразился большому количеству людей. Когда пришло время снять шапки, многие этого не сделали. Сахаров понял, это гэбэшники. Через минуту демонстранты шапки надели и разбрелись по компаниям. Академику примкнуть было не к кому. Тогда он подошел к постаменту памятника и громко прочел высеченные на нем слова:
И долго буду тем любезен я народу, / Что чувства добрые я лирой пробуждал, / Что в мой жестокий век восславил я свободу / И милость к падшим призывал.
К этому моменту 45-летний Андрей Сахаров — один из самых обласканных советской властью людей. Дача в Жуковке, спецмагазины, служебная «Волга», астрономическая по тем временам зарплата с тремя нулями — партия умела ценить тех, кто делает бомбы. И рассчитывала на взаимность.
В феврале 1967 года Сахаров отправил в приемную Брежнева письмо. Академик, лауреат сталинской премии, трижды герой соцтруда, вступился вдруг за молодых диссидентов Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова. С точки зрения советского истэблишмента — это какая-то шпана, арестованная за распространение самиздата. Случай небывалый. Ответом на это стало понижение Сахарова в должности — он перестал быть начальником отдела на закрытом ядерном объекте в Арзамасе-16. Зарплата сократилась вдвое. Научная карьера начала стремительно рушиться.
Человек, принадлежащий к верхушке элиты, вдруг «зачудил» — вертушку стал использовать не по назначению. Звонил Хрущеву и просил отменить испытание ядерного оружия, изобретенного им самим. Потом звонил Брежневу, чтобы обратить внимание на экологическую катастрофу на Байкале. Главе КГБ Андропову Сахаров тоже звонил неоднократно. Однажды в Москве ученый получил через общих знакомых письмо от Ларисы Богораз, в котором она жаловалась на тяжелые условия содержания своего мужа Юлия Даниэля. Ни его, ни ее академик в глаза не видел, но, приехав на объект, первым делом позвонил по вертушке из своего кабинета председателю КГБ Андропову:
Сказал, что получил письмо, в котором сообщается о тяжелом положении Даниэля, просил его вмешаться и принять меры. Андропов сказал, что он уже получил 18 сигналов на ту же тему (я уже тогда отнесся к этим словам с некоторым недоверием), он проверит эти сообщения, а меня очень просит прислать подлинник полученного мною письма. Я спросил — зачем? Он ответил — ради коллекции. А. Сахаров «Воспоминания»
Подлинник письма Сахаров, конечно, не послал. Толку от звонков академика по вертушке не было никакого. В конце концов ее отобрали.
Последняя капля — эссе «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», где Сахаров предложил свою главную идею — конвергенцию, сближение двух систем: капиталистической и социалистической. Наперекор Марксу он утверждал: эволюция, а не революция — локомотив истории.
Эссе попало на Запад, его читали вражеские голоса. ЦК в неистовстве, Сахаров, наоборот, очень доволен. Он больше не хотел делать бомбы — гуманист в нем победил ученого. Сахарова окончательно отстранили от работ на объекте.
Люся
В 1969 году от рака умерла первая жена Сахарова. Деньги его и раньше не интересовали — теперь же только тяготили. Ученый передал все свои сбережения — огромные по тем временам 140 тысяч рублей — на нужды медицины. В 1970-м году Сахаров принял решение отправиться в Калугу на процесс по делу самиздатчиков Пименова — Вайля.
Через несколько дней ко мне неожиданно приехал Зельдович (академик Яков Зельдович — друг и коллега Сахарова, прим. авт.)
— У меня к вам серьезный разговор. Я очень хорошо отношусь к вашему трактату, к его конструктивному духу. Вы должны пойти к Кириллину, чтобы создать при Совете Министров группу экспертов, которая помогла бы стране перестроить технику и науку в прогрессивном духе. Это то, чем вы можете быть полезны, это будет конструктивно. Я знаю, что вы собираетесь поехать на суд Пименова. Такое действие сразу поставит вас «по ту сторону». Уже ничего полезного вы никогда не сможете сделать. Я вам советую отказаться от этой поездки.
Я ответил, что я уже «по ту сторону». Советы Кириллину могут давать многие, вся Академия. Я не знаю, полезно ли то, что я собираюсь сделать. Но я уже бесповоротно вступил на этот путь. А. Сахаров «Воспоминания»
Синявский писал, что диссидент — это человек, поборовший страх и обретший силу совести. На процессе в Калуге Сахаров впервые воочию увидел, как система расправляется с инакомыслящими — Пименову и Вайлю без всяких оснований дали по 5 лет. Возмущенный Сахаров по просьбе жены Пименова совершил мальчишеский поступок: вынес из зала суда похищенные со стола судьи документы. Кто будет досматривать академика? С этого момента Сахаров действительно был «по ту сторону».
История с поездкой в Калугу важна еще и потому, что Сахаров там познакомился с Еленой Боннэр. Решительную женщину с вечным огоньком сигареты знали все диссиденты. Она всегда и всем стремилась помочь — у нее даже прозвище было «всехняя». Для Сахарова это была, как говорится, любовь с первого взгляда, Боннэр же не так давно развелась и, как ей казалось, наслаждалась чувством свободы. Через год она сдалась:
В дверях — он внутри, а я уже снаружи — он протянул руку, в ней была большая металлическая скрепка, я взялась за нее. И как какой-то ток прошел между нами. Через скрепку. Руками мы не соприкасались. Он сказал: «Люся, останьтесь». Это были первые определенные слова, которые я от него услышала. Я отрицательно качнула головой и пошла вниз. С улицы посмотрела наверх. Он стоял на балконе. И я крикнула: «Я завтра приду». Никаких дел завтра у меня к нему не было. Из воспоминаний Елены Боннэр
Позже советская пропаганда создала из Боннэр злого гения, толкнувшего Сахарова на кривую дорожку инакомыслия. На самом деле, когда они познакомились, Сахаров уже был диссидентом. Он считал, что если чему-то Люся и научила его, то это человечности. Их роман — удивительная история даже не любви, а страсти, вспыхнувшей, когда ее героям было около 50. Еще удивительнее, что это горячее чувство так никогда и не остыло. Свои воспоминания Сахаров посвятил жене, написав: «Ты — это я!»
Сахаров и Солженицын
К началу 70-х у диссидентов было две звезды международного масштаба: Сахаров и Солженицын, ученый и писатель, космополит и почвенник, социалист и монархист, бывший любимчик власти и бывший зэк. По сути, у них не было ничего общего, кроме врагов — советских ортодоксов, пытавшихся давить любое инакомыслие в зачатке. Солженицын потом так и напишет: дали вместе встречный бой. Писатель вообще любил сравнивать себя с полководцем, а книги — с армией. Он то выпускал их в атаку, то придерживал, то отправлял в обход. Но эту войну Солженицын сознательно вел в одиночку. Диссидентов он сторонился и почти никогда не выступал в их защиту. Единственный, кого Солженицын выделял в движении, — это Сахаров. С ним он и стремился познакомиться.
Их первая встреча произошла на квартире физика Евгения Фейнберга в августе 1968-го сразу после событий в Праге. Солженицын, бывалый конспиратор, едва войдя, задернул шторы. В этом с ходу обозначилось их различие — Сахаров слежке никогда не придавал значения. Отдав дань уважения смелости и таланту Сахарова, Солженицын с жаром начал убеждать его в ошибочности главного посыла «Размышлений о прогрессе». Сближение с Западом невозможно — у России особый путь. Сахаров вежливо кивал, но остался при своем. Как и Солженицын. Через год они встретились снова — ничего не изменилось:
Я спросил его, можно ли что-либо сделать, чтобы помочь Григоренко и Марченко (Петр Григоренко и Анатолий Марченко — советские диссиденты, прим. авт.). Солженицын отрезал:
— Нет! Эти люди пошли на таран, они избрали свою судьбу сами, спасти их невозможно. Любая попытка может только принести вред им и другим.
Меня охватило холодом от этой позиции, так противоречащей непосредственному чувству. А. Сахаров «Воспоминания»
Встреча двух главных авторитетов диссидентского движения была обречена закончиться ничем — слишком разные взгляды, слишком сильна уверенность каждого в своей правоте. Дальше различия только усугублялись.
Характерна реакция на события 1968 года: Солженицын хотел, чтобы знаменитости, вроде него самого и Сахарова, выступили единым фронтом. Но так ничего и не предпринял. Сахаров, узнав о задержании семерых демонстрантов на Красной площади, поехал в Курчатовский институт, зашел в кабинет директора академика Александрова и позвонил по вертушке главе КГБ Андропову. Тот сказал, что из-за событий в Праге уже неделю не спит, но думает, что приговор демонстрантам не будет суровым. Так, кстати, и случилось. Это был последний разговор Сахарова с Андроповым.
Жили главные авторитеты движения тоже по-разному. Солженицын держался подальше от суетной Москвы, которую ненавидел. Сахаров после женитьбы переехал в шумную квартиру Елены Боннэр на Садовом кольце, где уже жила ее мать и взрослые дети.
Дверь там буквально не закрывалась — к Сахарову с утра тянулся поток жалобщиков, многие из них к правозащитной деятельности не имели никакого отношения, а некоторые просто были сумасшедшими. Сахаров невероятно уставал, но всех выслушивал и часто пытался помочь. Человек сердечного ума и думающего сердца, как сказала о нем Лидия Чуковская.
Сахаров откликался на каждую конкретную беду — пока была возможность, звонил своим бывшим покровителям, когда ее не стало, писал письма руководству страны, на которые ему никто никогда не отвечал. Вместе с Боннэр ездил по всей стране на суды и в места заключения к правозащитникам. Неукоснительно соблюдал диссидентский обычай — приезжать на квартиру, где проходит обыск или арест. Академик оказывался на месте нередко раньше других. Корреспондент AP в Москве Джордж Крымски вспоминал, как однажды получил информацию от Александра Гинзбурга о том, что в его квартире идет обыск. Приехав на такси по адресу, Крымски обнаружил в подъезде одиноко сидящего на ступеньках академика Сахарова. «Не пускают», — со вздохом сказал тот.
Американские журналисты ужасно мучились с Сахаровым — он никогда не отвечал с ходу, всегда просил сообщить вопросы заранее, чтобы написать на них ответы. Читающий по бумажке диссидент — это для западного корреспондента катастрофа, такое могли простить только Сахарову.
Когда в 1971 году арестовали Владимира Буковского, Сахаров немедленно составил обращение в его защиту и решил найти человека, который своим авторитетом добавил бы письму политический вес. Выбор пал на конструктора Туполева. С одной стороны, близок к правительству, с другой — сам пострадал от советского режима: в 1937-м был арестован по обвинению в шпионаже и потом долгое время возглавлял знаменитую «туполевскую шарашку».
Я считал, что если два известных академика встанут на путь открытого сопротивления беззаконным репрессиям против честных людей, защитников прав человека, других людей — то это может иметь решающее значение не только в конкретном деле Буковского (которое меня волновало), но и для всей обстановки в стране. Если два, а не один, то почему не большинство? Я и сейчас думаю, что согласие Туполева на мое предложение было бы огромным событием. А. Сахаров «Воспоминания»
Туполев с язвительной ухмылкой выслушал академика, после чего заявил, что Буковский, судя по всему, типичный бездельник, а Сахарову надо показаться психиатру.
Когда я уезжал, он язвительно заметил мне:
— Вы сидели на моих перчатках и помяли их.
Я не удержался от замечания, что смятые перчатки можно выгладить, смятую душу — значительно трудней. А. Сахаров «Воспоминания»
Через год Сахаров и Боннэр в связи с 55-летием революции решили отправить в ЦК письмо с просьбой о политической амнистии и отмене смертной казни. Сбор подписей проходил очень трудно: если в конце 60-х подобные письма подписывали десятки людей, то теперь — единицы. Супруги объезжали знакомых — почти все отказывались.
Академик [Петр] Капица: «Главное — не забота о нескольких политзаключенных. Перед человечеством стоят огромные задачи. Главная опасность — демографический взрыв, непрерывный рост населения в слаборазвитых странах, угрожающий миллионам людей голодной смертью».
Профессор [Юрий] Кобзарев: «Там наверху — безусловно мафия, но я за них, потому что этих… (жест в сторону улицы) боюсь еще больше».
Академик [Александр] Имшенецкий: «Не вовлекайте меня в антисоветские затеи, я на советскую власть не обижен — она меня 36 раз за границу посылала».
Солженицын тоже отказался подписывать письмо. В отличие от Сахарова, действовавшего всегда по велению души, Солженицын был стратег и педант. В общении с внешним миром соблюдал строжайшую гигиену. Никогда не подходил к телефону. Не общался с незнакомыми людьми. Не подписывал коллективные письма. Жить всегда старался закрыто и подальше от больших городов — он был борцом-одиночкой.
В 1969 году Мстислав Ростропович и Галина Вишневская пригласили гонимого Солженицына погостить у них на даче. Махровый антисоветчик переехал в поселок Жуковка на элитной Рублевке. «В самом сердце спецзоны — где рядом дачи вождей!» — восклицает писатель. Тут же в 100 метрах — академическая дача Сахарова. А быть в соседах — жить в беседах.
Они много спорили. Солженицын пытался вытащить Сахарова из, как он говорил, «разлохмаченного клубка демократического движения», упрекал в чрезмерном заступничестве, в «частоте растраченной подписи», что при нулевой отдаче обесценивало авторитет академика. Про еврейских отказников, судьбой которых был обеспокоен Сахаров, Солженицын с легким презрением говорил: «Чужие этой стране — желают только вырваться». Сахаров же подписывал письма не только в защиту евреев, но и в защиту русских немцев, крымских татар, ссыльных литовцев, китайцев в Индонезии, курдов в Ираке, коммунистов в Чили и так далее. Солженицын мыслил национально, Сахаров — наднационально, чувствуя свою ответственность не только за судьбу русского народа, но и за судьбу человечества в целом.
В августе 1973 года с телеэкранов публично каялись бывшие диссиденты Якир и Красин. Началось массированное наступление на правозащитников. Сахарова вызвали в прокуратуру и пригрозили уголовным преследованием, если он не прекратит встречаться с западными журналистами. Сахаров отреагировал по-своему: на следующий день созвал у себя дома пресс-конференцию. С этого момента пресс-конференции в квартире Сахарова и Боннэр на улице Чкалова стали регулярными. Их посещал каждый уважающий себя западный журналист.
У академика больше не осталось иллюзий относительно возможности диалога с властью. Ни одно его обращение в ЦК не было удостоено ответа. На своей первой пресс-конференции Сахаров заявил, что разрядка — это хорошо, но важно, чтобы авторитарный Советский Союз не получил военного преимущества. И это сказал изобретатель водородный бомбы! Заявление на Западе вызвало сенсацию, а в СССР — массированную травлю.
В газете «Правда» напечатали письмо с осуждением Сахарова за подписью 40 академиков. Те немногие, кто уклонился от подписи, вынуждены были придумывать себе алиби. Бывший руководитель Сахарова в Курчатовском институте академик Александров сообщил через жену, что у него запой, академик Роальд Сагдеев пошел на другую хитрость — сказал, что хочет по-своему переписать письмо и составил текст, в котором сильно смягчил разоблачительную риторику по отношению к Сахарову. Разумеется, этот вариант не получил одобрения в высших инстанциях.
После выхода письма 40 академиков на страницы газет обрушилось «народное возмущение». Заголовки тех дней: «Заодно с врагами», «На руку силам реакции», «Оторвался от народа», «Предел падения». Ну и по традиции запущенный КГБ слух: он не Сахаров, а Цукерман!
Лидия Чуковская опубликовала в самиздате статью «Гнев народа» о науськивании народа против инакомыслящих, после чего ее исключили из партии.
Вот газосварщик Ольховой из Ростова-на-Дону написал в «Советскую Россию»: «Когда я прочитал в газете о поступке, а сказать вернее, об антисоветской выходке академика Сахарова, то возмутился до глубины души. Ну, думаю, очутись я на той самой пресс-конференции, где Сахаров клеветал на нашу страну, я сказал бы ему «пару ласковых»».
Тут нельзя не вспомнить известное выступление начальника цеха Уралвагонзавода Игоря Холманских в декабре 2011-го — прием «Гнев народа» по-прежнему в ходу: «Я хочу сказать про эти митинги. Если наша милиция, или, как сейчас она называется, полиция, не умеет работать, не может справиться, то мы с мужиками готовы сами выйти и отстоять свою стабильность, но, разумеется, в рамках закона».
В это же время Солженицын отправил на Запад статью «Мир и насилие», в которой впервые выдвинул Сахарова на Нобелевскую премию мира. В «Правде» вслед за письмом 40 академиков было опубликовано письмо 31-го писателя, теперь осуждающих Солженицына. Среди них немало известных: Айтматов, Быков, Катаев, Михалков, Смирнов.
По замыслу КГБ, сентябрь 1973-го должен был стать разгромным для диссидентского движения. Но главные авторитеты — Сахаров и Солженицын — и не думали сдаваться, наоборот, по выражению последнего, отчаянно «отлаивались». Совместная травля стала временем их наибольшего сближения.
Впрочем, надолго сблизиться Солженицыну и Сахарову все равно не удалось. Впоследствие Солженицын говорил, что виной всему — излишнее внимание академика к вопросу эмиграции. Сахаров активно боролся за право детей Елены Боннэр уехать из страны. Он приветствовал принятие конгрессом США поправки Джэксона — Вэника, поддержавшей борьбу отказников. Возмущенный этим Солженицын попросил чету Сахаровых зайти в гости, однако дома писателя не было. Разговор вела его жена Наталья Светлова — Аля:
Аля сказала: как я могу поддерживать поправку Джексона и вообще придавать большое значение проблеме эмиграции, когда эмиграция — это бегство из страны, уход от ответственности, а в стране так много гораздо более важных, гораздо более массовых проблем? Она говорила, в частности, о том, что миллионы колхозников по существу являются крепостными, лишены права выйти из колхоза и уехать жить и работать в другое место. По поводу нашей озабоченности Аля сказала, что миллионы родителей в русском народе лишены возможности дать своим детям вообще какое-либо образование. Возмущенная дидактическим тоном обращенной ко мне «нотации» Натальи Светловой, Люся воскликнула:
— Насрать мне на русский народ! Вы ведь тоже манную кашу своим детям варите, а не всему русскому народу.
Люсины слова о русском народе в этом доме, быть может, звучали «кощунственно». Но по существу и эмоционально она имела на них право. Всей своей жизнью Люся сама — «русский народ», и как-нибудь она с ним разберется. А. Сахаров «Воспоминания»
Незадолго до высылки Солженицын опубликовал «Письмо вождям Советского союза», в котором велась скрытая полемика с идеями сахаровских «Размышлений…». Сахаров опубликовал ответ на этот текст Солженицына, ставший программным для сторонников «особого пути». По сути — это старая добрая полемика русских западников и славянофилов, актуальная и по сей день.
Я… возражаю против стремления отгородить нашу страну от якобы тлетворного влияния Запада… Я глубоко убежден,. что нет ни одной важной ключевой проблемы, которая имеет решение в национальном масштабе… только в глобальном масштабе возможны разработка и осуществление стратегии развития человеческого общества на Земле, совместимое с продолжением существования человечества. Наша страна не может жить в экономической и научно‑технической изоляции. <…>
Националистическая и изоляционистская направленность мыслей Солженицына, свойственный ему религиозно‑патриархальный романтизм приводят его к очень существенным ошибкам… В значительной части русского народа и части руководителей страны существуют настроения великорусского национализма, сочетающиеся с боязнью попасть в зависимость от Запада и с боязнью демократических преобразований. Попав на подобную благоприятную почву, ошибки Солженицына могут стать опасными. А. Сахаров
Однако отношения между двумя великими современниками испортились вовсе не из-за публицистических баталий. В 1975 году Солженицын опубликовал автобиографическую книгу «Бодался теленок с дубом», из которой следовало, что Сахаров находится под сильным влиянием своей жены. Сахаров всегда яростно отрицал подобный взгляд на его семейную жизнь. После выхода книги он смертельно обиделся на писателя и больше с ним не общался. Версию о Сахарове-подкаблучнике жены-еврейки позже подхватили в КГБ.
Сахаров — Нобелевский лауреат
В 1974 году Сахаров провел свою первую голодовку в знак протеста против жестоких условий содержания политзаключенных. Голодовка была приурочена к приезду президента Никсона в Москву.
Сахаров дал несколько интервью американским телеканалам — со всеми этими записями случилась странная история. Пленки перегонялись в США день в день через аппаратную в Останкино. На записях видно: пока корреспондент рассказывал паркетные новости о визите Никсона, трансляция шла нормально, как только он начинал рассказывать о голодовке Сахарова, трансляция обрывалась. Досадный технический сбой произошел со всеми американскими корреспондентами, взявшими интервью у Сахарова.
В 1975 году, спустя два года после предложения Солженицына, Сахарова объявили лауреатом Нобелевской премии мира. Визу академику разумеется не дали, но по недосмотру КГБ в этот момент на Западе оказалась Елена Боннэр — ее после длительных проволочек выпустили в Италию делать операцию на глазах. Сахаров передал ей право принять премию от его имени. Вручение проходило в Осло. Боннэр сшила себе дорогой костюм. Ее разместили в трехкомнатном номере роскошного «Гранд-отеля». На церемонии она зачитывала перед королевской семьей приветственное слово лауреата. Сахаров прислал ей черновик речи, но увлекающаяся Боннэр почти полностью переписала его. Сахаров потом говорил, что речь от этого только выиграла.
Среди гостей по приглашению Сахарова — Александр Галич, Виктор Некрасов, Владимир Максимов. Символически приглашены также друзья-заключенные: Сергей Ковалев, Владимир Турчин, Андрей Твердохлебов, Юрий Орлов. Вечером — званный ужин с политиками и членами Нобелевского комитета и уже совсем поздно, после 10 вечера, факельное шествие с портретами Сахарова — в знак особого уважения. Такое было второй раз за всю историю премии. Первый раз — в 1964 году — в честь Мартина Лютера Кинга. Боннэр смотрела с балкона на плакаты с трогательными надписями вроде «Сахаров — хороший человек» и чувствовала себя совершенно счастливой.
Сахаров в это время приехал в Вильнюс на суд над Сергеем Ковалевым. По непонятным причинам советские власти решили судить его именно в те дни, когда Сахарову вручали Нобелевскую премию. Сахаров не изменил своему обыкновению посещать суды правозащитников.
Сергей Ковалев — биофизик, решивший в какой-то момент, что заниматься наукой в СССР безнравственно. Он стал одним из редакторов возобновленной «Хроники текущих событий». В декабре 1974-го, после выхода семи выпусков, Ковалева арестовали и этапировали в Вильнюс. Официальная причина: правозащитник активно распространял информацию о гонениях на католическую церковь в Литве. Неофициальная — подальше от Москвы. На суд пришло множество жителей Вильнюса — литовцы были искренне восхищены русским, вступившимся за католиков.
Все три дня, что длился суд, Сахаров безуспешно пытался на него попасть. О том, что происходило в Осло, он слышал по «голосам» — дозвониться до жены невозможно. В день вручения премии, не дождавшись окончания заседания суда, литовские правозащитники пригласили Сахарова на обед в квартире диссидента Виктораса Пяткуса. Громко работало радио «Свобода», по которому велась прямая трансляция церемонии. Через какое-то время Елена Боннэр начала свою речь: «Сейчас мой муж Андрей Дмитриевич Сахаров стоит на морозе перед зданием суда и его не пускают в зал заседаний…» Услышав это, Сахаров сказал: «Если бы Люся знала, в какой теплой компании я сейчас нахожусь. Вот где королевский обед! В Осло такой вряд ли подадут».
Торжественная идиллия была прервана приходом жены Ковалева Людмилы: «Сережу удалили из зала за оскорбление суда!» Оказалось, что во время заседания Ковалев потребовал допустить на заседание суда академика Сахарова и еще нескольких правозащитников, приехавших в Вильнюс. В ответ из зала, забитого гэбистами, раздались смешки и что-то похожее на хрюканье. Обычно сдержанный Ковалев вспыхнул и закричал:
— Я не буду говорить перед стадом свиней! Я требую вывести меня из зала суда!
Излишне говорить, что просьбу Ковалева немедленно удовлетворили и больше на заседаниях суда он не появлялся. Приговор — семь лет строгого режима и три года ссылки — оглашали без подсудимого. Сахаров, так и недопущенный к процессу, описывал последний день суда над Ковалевым как гоголевскую фантасмагорию:
Гэбисты со всех сторон обступили нас, начали кричать, паясничать, некоторые приседали перед нами на корточки и прыгали, как обезьяны, гримасничали; другие пищали. Это было отвратительно и страшно. Так мы дошли до гардероба. Вдруг стоявшая за загородкой гардеробщица‑литовка поклонилась нам и громко сказала:
— Пусть Бог поможет доктору Ковалеву и его друзьям!
Слезы потекли у меня из глаз… А. Сахаров «Воспоминания»
В день приговора Сергею Ковалеву в университете Осло Боннэр читала нобелевскую лекцию Сахарова, которую он передал на Запад. В названии лекции отражено кредо академика: «Мир, прогресс, права человека». Кончалась лекция перечислением имен 200 политзаключенных.
Советский ответ предсказуем — очередная обличительная кампания, очередное возмущенное письмо академиков, только на этот раз их уже 72. Но еще больше досталось Боннэр. Участие в нобелевской церемонии ей не простили. С этого момента она — главный объект пропагандистских атак КГБ. Вот типичная статья тех дней в газете «Труд» с непременным антисемитским душком:
…подачку провели по графе Нобелевской премии мира. Сахарову обещано более ста тыс. долларов. Трудно сказать, в какой мере это соответствует по курсу 30 сребреникам древней Иудеи. Квалифицированный ответ на этот вопрос может, вероятнее всего, дать г‑жа Боннэр, весьма сведущая в этих вопросах.
Последний сюрприз — в аэропорту по прилету Елены Боннэр. Когда встречающие вместе с женой академика вышли на улицу, оказалось, что в их машинах проколоты колеса.
Ссылка. Первая и вторая голодовки
В начале января 1980-го Сахаров активно давал интервью западной прессе в связи с войной в Афганистане. Он говорил, что военная агрессия несовместима с Олимпиадой и правительство должно выбрать: война или Олимпиада. Об этом же он рассказал в интервью телекомпании ABC 17 января.
Выйдя провожать корреспондента, Сахаров поразился необычайному количеству гэбистов и их машин во дворе дома. Следующее телеинтервью Сахаров сможет дать лишь спустя семь лет.
22 января академик отправился на семинар в Физический институт Академии наук. Сахаров до последнего пользовался привилегиями академика, считая, что они вполне им заслужены. Вот и в этот раз он вызвал из гаража Академии машину, по дороге собираясь заехать в стол заказов Академии — у него с собой даже была банка, чтобы купить там сметану.
Вместо этого Сахарова конвоировали в прокуратуру, где объявили о лишении звания героя Соцтруда и всех имеющихся наград. Он подлежал выселению из Москвы в Горький — режимный город, исключающий контакты с иностранцами.
В тот же день Сахарова и Боннэр привезли в Горький на самолете. Поселили их на первом этаже обычной 12-этажки. Внизу дежурила милиция. Как и в Москве, академик находился под постоянным надзором, только теперь гласным. Сахарову было запрещено покидать пределы Горького, Боннэр — пока нет.
В квартире три комнаты, но нет телефона. Супруги слушали радиоголоса — мир возмущенно бурлил. Советская интеллигенция как обычно молчала. В газетах и по телевизору — очередная обличительная кампания.
В Горьком Сахарова продолжали терроризировать. В квартиру не пускали никого, кроме близких родственников, — при этом среди ночи туда могли ввалиться пьяные хулиганы и угрожать антисоветчику пистолетом.
Куда бы Сахаров не пошел или не поехал — за ним велось наблюдение. Основная задача — предотвратить любые контакты, включая звонки. Телефонные автоматы, стоило академику к ним приблизиться, чудесным образом переставали работать. При этом телефона не было не только в Горьком — связь была отключена в московской квартире и даже на даче.
Иногда Сахарову удавалось обмануть чекистов — однажды он направился с мусорным ведром якобы к помойке, но вместо этого забежал на почту и быстро позвонил узнать о здоровье близкой подруги семьи. После этого мусор Сахаровы выносили всегда в сопровождении милиции.
В отсутствие Сахаровых в квартире постоянно кто-то рылся и пакостил — приходя, они обнаруживали сломанными то транзистор, то магнитофон, то печатную машинку. Однажды Боннэр застукала в квартире двух гэбистов, которые убежали через окно. Из предосторожности Сахаров стал носить важные бумаги и транзистор с собой.
Однажды в поликлинике сумка, которая была у Сахарова, исчезла. Это был удар под дых — помимо личных писем и документов, там была многостраничая рукопись воспоминаний академика. Пропала уже вторая книга воспоминаний — рукопись первой похитили при негласном обыске еще в Москве.
По Горькому Сахаров передвигался на «копейке» — академической «Волги» тут ему, конечно, не предоставили. За год удалось почти полностью восстановить воспоминания. 11 октября 1982 года Сахаров ждал в машине жену. Сумка была между спинкой и задним сидением. К машине подошел человек, задал вопрос — дальше провал в памяти. Когда сознание вернулось, сумки уже не было. Сахаров считал, что против него применили какое-то психотропное вещество. Пропало 900 страниц — уже третья рукопись воспоминаний.
Вечером того дня, как сумку украли в поликлинике, Андрей встречал меня на вокзале; он был осунувшийся, как бывает в бессоннице, при тяжелой болезни и от долгой боли. Губы дрожали, и голос прерывался: «Люсенька, они ее украли». Я сразу поняла: сумку < > В другой раз, когда сумку украли из машины, Андрей шел от нее мне навстречу. У него было лицо такое, как будто он только что узнал, что потерял кого-то близкого. Но проходило несколько дней — надо только, чтобы мы были вместе, — и он снова садился за стол. У Андрея есть талант, я называю его «главный талант». Талант сделать все до конца. Из воспоминаний Елены Боннэр
Через год Сахаров в четвертый раз напишет воспоминания — и на этот раз успешно передаст рукопись в Москву.
В Горьком Сахаров пережил три голодовки — одна длительнее другой. Цель первой голодовки — добиться разрешения на выезд в США невесты сына Боннэр Алексея. Три года пара не могла воссоединиться — девушке упрямо отказывал ОВИР. Тогда идею голодовки ученого и правозащитника мировой величины по столь частному поводу многие не поняли.
Голодовку Боннэр и Сахаров начали вместе, поддерживая друг друга. На десятый день в квартиру ворвались чекисты с врачом.
Люся спросила: «Поместите нас вместе?» Врач ответил, хотя и неуверенно, что да. Мы оделись, чувствуя, что физическое сопротивление бесполезно, да и сил у нас уже не было. Гэбисты вышли. Сели на дорогу. Поцеловались. Я немного заплакал. Когда вышли на улицу, нас стали растаскивать в разные стороны и затолкали в разные санитарные машины. Я начал кричать прохожим и на какое‑то время ослабил физическое сопротивление. Люсе, оттаскивая ее от меня, сильно сжали руку. Она успела крикнуть мне: «Дыши глубже!» Это относилось к принудительному кормлению. А. Сахаров «Воспоминания»
На 17-й день КГБ пошло на попятную. 19 декабря 1981-го невестку Сахаровых Лизу выпустили в Америку к возлюбленному. На Западе история их воссоединения стала популярной мелодрамой с хеппи-эндом, пришедшейся прямо к рождественскому столу.
В 1983 году вышла книга Николая Яковлева «ЦРУ против СССР», главная мысль которой — диссиденты раскачивают лодку в интересах США. Книга полна оскорблений и клеветы в адрес Елены Боннэр. Подчеркивалось ее еврейское происхождение, хотя по отцу Боннэр — армянка. Цитата: «Сахаров стал заложником сионистов, которые через посредничество вздорной и неуравновешенной Боннэр диктуют ему свои условия».
В книге утверждалось, что Боннэр насильно женила Сахарова на себе, избивала его, ограбила его детей, втянула в антисоветскую деятельность, будучи «сионистским агентом ЦРУ». Глава о личной жизни Боннэр начиналась так: «В молодости распущенная девица достигла почти профессионализма в соблазнении и последующем обирании пожилых, с положением мужчин».
Отрывки из книги перепечатали миллионными тиражами журналы «Смена» и «Человек и закон». В «Смене» глава о Сахарове называлась «Путь вниз». Созданный КГБ миф о Боннэр как о злом гении хорошего (бомбу изобрел!), но безвольного русского академика прочно вошел в народное сознание и жив до сих пор. Чтобы убедиться в этом, достаточно набрать в гугле «Елена Боннэр».
Сахаров был возмущен книгой Яковлева. Супруги подали иск о клевете, который суд, разумеется, не принял. Летом того же года произошло нечто несусветное — автор книги, историк и публицист Яковлев, приехал к Сахарову домой, чтобы взять интервью. Более того, историк привез Сахарову в дар свои книги и предложил их подписать.
Я сказал: «Не надо (в ответ на его предложение подписать книги), не те у нас взаимоотношения. В XIX веке я должен бы был вызвать вас на дуэль» (я это сказал совершенно серьезно, без улыбки и иронии). < > Яковлев: «Вы можете подать на меня в суд. У меня есть свидетели, данные прокуратуры, суд разберется». Я говорю: «Я не верю в объективность суда в этом деле — я просто дам вам пощечину». Говоря это, я быстро обошел вокруг стола, он вскочил и успел, защищаясь, протянуть руку и пригнуться, закрыв щеку, и тем самым парировать первый удар, но я все же вторым ударом левой руки (чего он не ждал) достал пальцами до его пухлой щеки. Я крикнул: «А теперь уходите, немедленно!» Я толчком распахнул дверь. А. Сахаров «Воспоминания»
Боннэр потом писала, что у Сахарова всегда повышалось настроение, когда он вспоминал о пощечине Яковлеву. Ей было тяжелее — умело подогретый гнев народа еще долго ее преследовал. Вот как она описывала инцидент в поезде Горький-Москва, который они с Сахаровым между собой прозвали «вагонным погромом»:
В купе, кроме меня, были еще две женщины средних лет и один мужчина. Одна из женщин спросила: «Вы где живете в Горьком?» — «На проспекте Гагарина».— «В доме 214?» — «Да». — «Вы жена Сахарова?» — «Да, я жена академика Андрея Дмитриевича Сахарова». Тут вмешался мужчина: «Какой он академик! Его давно гнать надо было. А вас вообще…» Что «вообще» — он не сказал. Потом одна из женщин заявила, что она советская преподавательница и ехать со мной в одном купе не может. Другая и мужчина стали говорить что-то похожее. Кто-то вызвал проводницу. Уже все говорили громко, кричали. Проводница сказала, что раз у меня билет, то она меня выгнать не может. Крик усилился, стали подходить и включаться люди из других купе, они плотно забили коридор вагона, требовали остановки поезда и чтобы меня вышвырнуть. Кричали что-то про войну и про евреев.
Я была абсолютно спокойна, прямо как оконное стекло, на котором все время почему-то держала левую руку. Потом проводница куда-то скрылась. Люди в коридоре протискивались мимо купе, заглядывали, что-то кричали. Гнев и любопытство, наверное, были одинаково сильны. Потом проводница вновь появилась и вывела меня в коридор. Мы протискивались мимо людей, и я прямо ощущала физические флюиды ненависти. Она посадила меня в свое служебное купе. Так я доехала до Москвы. Из воспоминаний Елены Боннэр
Сахаровых продолжали терроризировать. Нередко это было похоже на проделки уличной шпаны. Могли прислать конверт из Физического института, из которого при вскрытии выбегали штук 10 тараканов. Но больше всего доставалось сахаровской «копейке».
То ей проколют два колеса сразу, то разобьют стекло, то замажут каким-то синтетическим клеем. Если в машине что-то такое произошло, значит, мы вели себя, по их критериям, плохо: с кем-то умудрились заговорить на улице, не туда пошли, что-то не то планируем сделать. Грехов много — машина одна, вот она и страдает, бедняжка. Из воспоминаний Елены Боннэр
В том же 1983 году у Боннэр случился инфаркт и ухудшилось зрение. Она подала прошение о выезде за границу к детям и на лечение. Ей отказали, а в мае возбудили против нее дело по 190-й статье — клеветнические измышления. Сахаров объявил голодовку.
Потом его часто упрекали в несоразмерности повода — такая величина, а голодает из-за каких-то семейных проблем. Академик же считал, что если ты не можешь защитить права близких, то какой ты после этого правозащитник.
В областную больницу им. Семашко Сахарову разрешили приехать с Боннэр, но потом ее силой выпроводили. Сахаров вцепился в нее, не желая отпускать, здоровые мужики вырывали ее из объятий. Боннэр вынесли под руки, его скручивали, она слышала, как он кричал: «Люсенька! Они мне делают укол! Мерзавцы! Убийцы!» Последующие четыре месяца были самыми жуткими в горьковской ссылке.
Больницу власти использовали как тюрьму. Академика полностью изолировали. Когда Боннэр попыталась к нему попасть, ей сказали, что встречи с женой вредны для здоровья больного. В это время к Сахарову применяли все виды принудительного кормления. Его привязывали к кровати, вкалывали психотропы, а потом с помощью капельницы вводили питательную смесь. Когда от психотропов возникли проблемы с сердцем, Сахарову начали вводить пищу через зонд в правую ноздрю. Но сосуды лопались, в носоглотке образовывались раны, тогда ему на нос надевали зажим, задыхаясь, он открывал рот, ему вливали раствор. Иногда рот открывали с помощью рычага, вставленного между деснами. Во время одного из таких насильственных кормлений Сахаров пережил микроинсульт.
На скрытых съемках КГБ, сделанных вскоре после выхода из больницы, было видно, что у Сахарова появились непроизвольные движения нижней челюстью. Речь и координация также были временно нарушены.
Сахаров голодал только месяц, остальные три месяца его не выпускали, чтобы в тиши и без свидетелей осудить Елену Боннэр. Ей дали пять лет ссылки. Теперь и она не могла покидать Горький, который пара называла между собой Скорбным.
Между тем, КГБ вело подробную съемку Сахарова неслучайно — в записке на имя Андропова глава КГБ Чебриков написал про подготовку фильма о «позитивных сторонах жизни Сахарова и Боннэр для продвижения на Западе». Фильм привез в Европу Виктор Луи, выполнявший деликатные поручения КГБ, дистрибуцией занималось немецкое бульварное издание Bild.
Почему академик «проживал» в городе Горьком, авторы фильма умалчивали. Большую часть фильма Сахаров ел — это должно было продемонстрировать, что в больнице он находился якобы на добровольном лечении, а не в связи с голодовкой. Эпизоды с едой снимались уже после того, как Сахаров из-за насильственного кормления прервал голодовку. В нарушении всякой этики были показаны фрагменты осмотра Сахарова — вот пожилой человек снимает майку, приспускает штаны. Эти тайком сделанные кадры должны были убедить иностранцев, что с академиком все в порядке. Лечащий врач жизнерадостно рассказывал о болезнях академика.
Главврач Обухов, активно участвовавшей в спецоперации КГБ по принудительному кормлению академика, будучи ровесником Сахарова, пережил его на 27 лет. Уже при новой власти он получил звание «Почетного гражданина Нижнего Новгорода» и вступил в «Единую Россию».
Всего во время голодовки КГБ продал на Запад пять фильмов о «позитивных сторонах жизни» академика Сахарова. При этом за текущий момент выдавались кадры, снятые в другое время. Академик садился в машину, общался с женой — ничего этого во время его изоляции в больнице не было и быть не могло. Есть эпизод, в котором Сахаров якобы свободно читал западную корреспонденцию. На самом деле ему принесли ее только раз — специально для съемок. «Ужасно, когда фальсифицируют твою жизнь», — напишет позже Боннэр.
Сахаров тяжело переживал свое поражение в схватке с КГБ. Говорил, что борется таким образом не только за поездку жены, но и за собственную связь с миром.
Как мы живем? Трагически (трагично). Заживо погребенные. И в то же время, как это ни странно звучит, — счастливо. 7 января отметили 13-летие официальной свадьбы, все было честь-честью, угощение на двоих — Люся постаралась (торт и ватрушка, «гусь» (т. е. курица) с яблоками, наливка), 13 свечей красивым углом. Из письма Сахарова в Ньютон пасынку Алексею
Третья голодовка. Победная
В апреле 1985-го Сахаров вновь объявил голодовку. Все повторялось: насильственная госпитализация, насильственное кормление — на этот раз с помощью женского отряда из пяти сестер, силой разжимавших академику рот.
В стране новый лидер — Михаил Горбачев. В отличие от прежних — молодой. Сахаров написал генсеку письмо — никакой реакции. В сентябре снова — на этот раз с обещанием отказаться от общественно-политической деятельности, за исключением — цитата — «экстремальных ситуаций». Прошло уже шесть месяцев, как академик объявил голодовку. В начале октября у Горбачева был первый заграничный визит, во Францию, западные журналисты задавали вопросы про Сахарова. Игнорировать их было все сложнее.
За несколько месяцев до этого прошло заседание Политбюро, на котором Горбачев советовался с кремлевскими старцами по поводу будущего Сахарова и Боннэр. Рабочая запись заседания политбюро ЦК КПСС, 29 августа 1985 года:
Чебриков: Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннэр.
Горбачев: Вот что такое сионизм.
Зимянин: Тов. Славский прав — выпускать Сахарова за границу мы не можем. А от Боннэр никакой порядочности ожидать нельзя. Это — зверюга в юбке, ставленница империализма.
Горбачев: Где мы получим большие издержки — разрешив выезд Боннэр за границу или не допустив этого?
Шеварнадзе: Конечно, есть серьезные сомнения по поводу разрешения Боннэр на выезд за границу. Но все же мы получим от этого политический выигрыш. Решение нужно принимать сейчас.
В конце октября Боннэр неожиданно разрешили выехать на операцию за границу. Ничего не знавшего Сахарова привезли домой после очередного заточения в больнице. Вот как Боннэр описывала реакцию академика на радостную новость: «Его лицо преобразилось, собственно, лица не стало, одни глаза живые и сияющие (я и сейчас, спустя пять месяцев, когда пишу это, не могу удержаться от улыбки, вспоминая это лицо и эту сцену целиком). И вдруг он так вильнул попочкой, как будто танцует, — никогда не видала, чтобы Андрюша делал такое движение. «Ну что, мы опять победили?» — «Победили!»
Через месяц Боннэр уехала в Америку, где ей сделали сложную операцию на сердце. Мало кому удавалось выиграть схватку с государственной машиной. Сахарову удалось. Всего во время голодовки он провел в больничном заточении 290 дней — почти год. Неизвестно, чего в этом невероятном упорстве было больше — обостренного чувства справедливости или любви к своей жене. Наверное, и того, и другого.
В 1986 году началась Перестройка. Прошел 27 съезд КПСС, на котором много говорилось о «гласности» — диссиденты призывали к ней государство еще в далеком 1965-м. Вышел фильм «Покаяние». Перестали глушить «Би-Би-Си». Но в тюрьмах и лагерях по-прежнему сидели тысячи политзаключенных. Диссидент Анатолий Марченко в августе совершил героический и безрассудный поступок: объявил о бессрочной голодовке с требованием освобождения всех политзаключенных. Его бросили в Чистопольскую тюрьму и почти все время держали в карцере: голодаешь — значит, нарушаешь режим. В декабре Марченко умер. Диссиденты говорили, что их путь — это личное восхождение на Голгофу. Марченко ничего такого не говорил, но, тем не менее, прошел этот путь до конца, буквально искупив своей смертью страдания других.
Что было дальше — хорошо известно. Через 10 дней в горьковской квартире Сахарова неожиданно установили телефон, на следующий день ему позвонил сам Горбачев и сообщил, что академик с женой могут вернуться в Москву. Сахаров, перебивая Горбчаева, начал говорить о смерти Марченко и необходимости освободить других политзаключенных.
Я выразил ему благодарность. Сказал, что известие, которое я получил, трагически совпало с известием о гибели моего друга Анатолия Марченко, убитого в тюрьме, и напомнил ему о своем письме об амнистии. Горбачев сказал, что это письмо было в начале года и что они рассматривали эти дела: многие освобождены, но там очень разные люди. Я ему возразил, что это люди, страдающие за убеждения, и это главное. Я так же сказал, что считаю, что они должны быть освобождены… Я сказал дальше, что я… умоляю вас вновь вернуться к этому вопросу, потому что он имеет исключительное значение для авторитета нашей страны, для мира во всем мире, для вас, для успеха всех ваших начинаний. Это было последнее, что я сказал. Тут наш разговор кончился. А. Сахаров
Сахаров триумфально вернулся в Москву, где его оккупировали иностранные тележурналисты. Советских пока не было. Через месяц ЦК КПСС вынес указ о помиловании политзаключенных. На свободу вышли первые 140 человек. «Процесс пошел», — как любил говорить тогда Горбачев.
Андрей Лошак