«Петровы в гриппе»: Россия больная и воскресающая Фильм Кирилла Серебренникова с маньяками, галлюцинациями и новогодними воспоминаниями вышел в прокат
Фильм Кирилла Серебренникова «Петровы в гриппе» 9 сентября вышел в российский прокат. Эта экранизация романа Алексея Сальникова — сложного самого по себе — оказалась еще многомернее и мрачнее первоисточника. Роли исполнили Семен Серзин (автослесарь Петров), Чулпан Хаматова (жена Петрова, библиотекарь), Юлия Пересильд (Снегурочка), а также Иван Дорн, Юрий Колокольников, Варвара Шмыкова и другие. Кинокритик «Медузы» Антон Долин рассказывает, почему этот фильм — не только об одной конкретной семье, но и обо всей России.
Впервые этот текст был опубликован 12 июля 2021 года после премьеры картины на Каннском кинофестивале.
«Петровы в гриппе» Кирилла Серебренникова, мировая премьера которых наконец-то состоялась в конкурсе Каннского фестиваля, невероятно точно описывают момент, в котором сегодня застряло человечество. Конечно, этого не планировали ни режиссер, ни автор романа-первоисточника, екатеринбургский писатель Алексей Сальников. Тем поразительнее уместность показанной тотальной эпидемии, где все кашляют, температурят, теряют сознание, бесконечно по кругу друг друга заражают. Теснятся в одних и тех же пространствах, выпадают из реальности в галлюцинации, а из них — в следующие, совсем уже безумные сны наяву. Спешат домой, но не находят там спасения (врач из скорой сварливо отказывается приезжать), не знают, чем лечиться, жадно хватают ртами холодный зимний воздух, в котором нет даже иллюзии на выздоровление. Существуют на зыбкой границе яви и фантазии, жизни и смерти, убивают или умирают сами, попутно выпивая с персонажем по имени Аид. Если и можно себе представить некий абсолютный фильм эры коронавируса, то это он. Пусть в названии речь идет о гриппе, какая разница?
«Петровы в гриппе» и вообще — воплощенный парадокс. Фильм будто чем-то инфицирован и, кажется, неизлечим, что делает его сложнее, невыносимее и одновременно интереснее. Чем же он болен? Имя этому вирусу — Россия.
Универсальная по своему посылу глобальная эпопея о социуме и сознании, измененных болезнью, «Петровы в гриппе» вместе с тем — сугубо и специфически русский фильм. Неразделенность общественного коммунального пространства с частным, личным. Несоблюдение границ в широком смысле слова. Причудливый гибрид абсолютного хаоса с параноидальным надзором всех за всеми. Чернуха, да (еще одно непереводимо русское понятие), но полная мягкого юмора и неподдельной нежности. Духота, теснота — и внезапная возможность выхода сквозь эту непроницаемость в иной мир, как сквозь платяной шкаф — в Нарнию. Она же, вероятно, та самая истинная, хрустальная, небесная Россия, которой не существует на самом деле, но которую одну мы и готовы считать подлинной.
Серебренников, недаром возглавлявший театр имени важнейшего русского прозаика и поставивший на сцене кучу отечественных классиков (Пушкин, Гоголь, Некрасов, Гончаров и так далее), сделал в высшей степени литературный фильм. Недаром один из его важных, хоть и второстепенных персонажей решает покончить с собой даже не из-за неуспеха своих книг, а во имя того, чтобы этот успех наступил посмертно. Культом поэзии здесь пропитано все, еще больше, чем в книге: вспомним, Сальников начинал именно как поэт, а в его следующем романе «Опосредованно» стихи превращены в дорогостоящий и запрещенный наркотик.
Сцена заседания клуба поэтов — одна из самых ярких в фильме, на экране мелькают подлинные поэты (Юлий Гуголев, Шиш Брянский, Андрей Родионов), а критик Анна Наринская в роли участницы литкружка цитирует Мандельштама. Главная героиня, Петрова, работает в библиотеке, где идентифицирует маньяка по списку заказанных книг (маркиз де Сад, труды о Холокосте, учебники по гинекологии), а ее муж, автослесарь Петров, сам рисует комиксы. Фильм в целом работает как текст и как гипертекст, даже декорации полны надписей, подсказок и указаний для персонажей и зрителей: «День говно, и ты тоже», «До свадьбы не доживешь» или просто «Увы».
При этом — вот и следующий парадокс — «Петровы в гриппе» гротескно, гипертрофированно кинематографичны. Вместо того, чтобы выпрямлять нелинейный сюжет изысканной книги Сальникова, Серебренников дополнительно его усложняет и перегружает деталями, отказываясь от последовательной нарративной логики. Черт его знает, о чем и ком эта история. О больном гриппом автомеханике-художнике и том, как он потерял сознание в катафалке, откуда таинственным образом пропал труп? О больной гриппом библиотекарше, втайне от всех убивающей мужчин-насильников? Об их больном гриппом сыне-школьнике, который мечтал пойти на новогодний утренник, как когда-то — его непутевый отец? О дисфункциональной семье Петровых? А может, вообще не о них, а о Марине из общежития, которая в далеком прошлом подрабатывала Снегурочкой и не вовремя забеременела?
На вопрос не отвечает, а как бы его отменяет выразительный и самобытный язык «Петровых в гриппе». Он не похож ни на что, и вызвал у меня ассоциацию разве что с инсталляциями британца Майка Нельсона, в которых из одних тщательно воссозданных комнат-декораций ты попадаешь в другие, такие же правдоподобные, но никак не связанные с предыдущими. Серебренников снял фильм-лабиринт, где без склеек — иногда в буквальном смысле, виртуоз-оператор Владислав Опельянц здесь творит чудеса, — ты путешествуешь по измерениям, теряя чувство ориентации во времени и пространстве. На этот эффект работает и идиосинкратический саундтрек, в котором «Ноль» и «ГрОб» вдруг перемежаются арией Генделя или концертом Вивальди, исполненными на аккордеоне.
Такая же вдохновенная эклектика царит в актерском составе. Более-менее цельные сольные партии достались Семену Серзину (молчаливый Петров, герой-созерцатель), Чулпан Хаматовой (Петрова — одна из лучших ее ролей, с неожиданной смачной примесью то ли хоррора, то ли супергеройского экшна) и Юлии Пересильд (ее Снегурочка-Марина получает собственный черно-белый фильм в фильме).
Остальные роли складываются в безумную мозаику — наверное, так надо было экранизировать «Мастера и Маргариту», чтобы место нашлось и любительскому балагану, и вживанию в персонажа по Станиславскому. Здесь и по-пацански конкретный Юрий Колокольников, и карикатурный интеллигент Сергей Дрейден, и неожиданное ретро-трио колоритных советских теток: Юлия Ауг — Евгения Кузнецова — Любовь Аркус. Два новых приобретения в серебренниковской галерее актеров-музыкантов — фактурный Иван Дорн и сумрачный Хаски, уже игравший рэпера-Пушкина в «Маленьких трагедиях» на сцене Гоголь-центра. Напяливший бороду Деда Мороза Юра Борисов, Николай Коляда за рулем катафалка, сыгравшие по пять ролей каждый Тимофей Трибунцев, Ольга Воронина, Георгий Кудренко и Семен Штейнберг, прочие гоголь-центровцы.
Особенно трогательно и по-ренессансному красиво смотрится пара нагих родителей Петрова (Варвара Шмыкова и Иван Ивашкин) — чистые Адам и Ева с картины Северного Возрождения. Ведь эта петровская Книга Бытия началась именно с отправки маленького еще героя в свитере хоккеиста на костюмированную Елку.
В Гран-Гиньоле Серебренникова можно с полным правом увидеть и размашистый портрет вселенной в момент эпидемии, и расширенный слепок России (не современной, не советской, а вечной и не меняющейся), и психологическое исследование тайных обсессий, грехов и талантов, что скрываются даже в самых обычных на вид людях, носящих невыразительную фамилию. Однако самым привлекательным кажется прочтение этой несуразной, поэтичной, в высшей степени нестандартной картины через ее центральную тему: Новый год.
Став в последние полтора десятилетия главным «длинным уик-эндом» российского кинопроката, январские праздники углубили и расширили восходящую к советским временам (а конкретно к отмене Рождества и его фактической замене Новым годом при Сталине) мифологию консолидирующего и вместе с тем таинственного рубежа, когда цифры на календаре меняются и люди всерьез желают друг другу «нового счастья». «Петровы в гриппе» превращают кошмарно-узнаваемый утренник с «зайчиками» и «снежинками», водящими хоровод вокруг искусственной елки, в мистический ритуал смерти и воскрешения. С его помощью постылая праздничная мишура вдруг обретает смысл и вес, а за панорамой тотальной болезни вдруг начинает брезжить надежда на чудотворную вакцину.
Антон Долин