«День был более-менее спокойный, тихий. А потом где-то рядом упала бомба» Разговор Антона Долина с кинокритиком Натальей Серебряковой. Вместе с семьей она пережила обстрел Сум
Наталья Серебрякова — кинокритик, до войны писавшая тексты в российские издания «Искусство кино», «Афиша», «Ведомости», Forbes. Ее семья из Украины, Серебрякова жила в Сумах, но после начала войны все изменилось — ей пришлось уехать: ее родной город начали бомбить, снаряд от российского обстрела упал недалеко от ее дома, в результате чего погибла соседская семья. Сейчас Серебрякова в безопасности. Этим текстом «Медуза» открывает цикл интервью: кинокритик, журналист Антон Долин будет разговаривать о войне и ее последствиях со своими украинскими коллегами, деятелями культуры, учеными и другими героями из Украины, чье мнение о происходящих событиях для нас очень важно.
— Мы с тобой виделись последний раз перед войной на Берлинале. Вместе смотрели кино, обсуждали, какие фильмы получше, а какие похуже. Ты вернулась домой в Украину из Европы, и — началось. Скажи, насколько это было неожиданно?
— На Берлинале 12 февраля я смотрела документалку про Ника Кейва. Тогда мне написала подруга, что опять в СМИ обсуждают войну: ей страшно, и она хочет уехать в Вильнюс, но у нее нет денег. Я сказала: «Ничему не верь, все будет нормально. Никакой войны не будет». Но самой мне тоже стало страшно. Я подумала: «Вдруг мы не успеем вылететь назад в Украину?» Потому что говорили, что наступление будет 16 февраля, а именно на 16-е у меня был взят билет в Украину.
Но 16-го мы нормально вылетели, ничего не началось. Потом было тревожно. Мы читали новости о том, что американское посольство забрало своих дипломатов с Украины, российское посольство забрало своих дипломатов с Украины… В общем, приближалось 24 число. 24-го рано утром муж меня разбудил и сказал: «Собирайся. Началось».
— Ты поверила ему? Какая была твоя первая реакция?
— Я поверила. Потому что 23-го было очень тревожно. Мне мой знакомый скинул информацию о том, что народные депутаты вывозят свои семьи. Что это начнется вот-вот, может не быть связи, и лучше всего подселить к себе того, с кем ты не хочешь потерять связь. Или уйти в безопасное место. Это было накануне.
— Какие первые приметы войны ты увидела или услышала в своей реальности, не в смартфоне и не в компьютере?
— 24-го утром в шесть часов я позвонила маме, и она сказала, что у них всю ночь русские стреляли по своим полям. Она живет в нескольких километрах от границы с Россией. Мы вышли на улицу, пошли в частный сектор к свекрови, потому что у нее есть подвал — в нашем доме подвал не очень предназначен для убежища. Стояли очереди в банкоматы, стояли очереди в супермаркетах, хлеба уже не было. Все, кто мог, снимали наличку, шли люди с пакетами, куда-то несли вещи… В общем, было все оживленно для семи утра. А потом в пять часов вечера колонна российских танков зашла в город [Сумы].
Meduza has been blocked in Russia. We were ready for this and our work continues, no matter what, but we need your support like never before.
We need it now. Tomorrow could be too late. We are an independent publication, and we work only in the interests of our readers. Many of our readers in Russia can no longer contribute, so we turn to you, our audience around the world.
— Где вы находились в этот момент?
— В частном доме у свекрови. Пока еще не стреляли и не надо было лезть в подвал. По нашей улице — очень глубинной улице, которую практически невозможно найти в городе, — проехали два БТР. Наверное, это были украинские БТР.
Вот такие были первые приметы войны.
— Мы все за два года ковида привыкли к этому, но война еще больше сокращает горизонты планирования: ты не знаешь, что будет сегодня вечером, не говоря о нескольких днях. Как ты выстраивала порядок действий для себя и семьи?
— Порядок наших действий был такой: мы должны оставаться вчетвером в этом частном доме. Неподалеку в многоэтажке жила моя сестра, и в первый день в ее районе начались военные действия, горела церковь, шел обстрел артучилища. Мы боялись, что пропадет связь с ней. Мы установили на телефоны приложение Signal. Очень боялись потерять связь в первую очередь с близкими и знакомыми.
Пока не думали о выезде — о нем мы вообще не думали первые десять дней. И не думали о том, что начнется голод и все разметут из магазинов, поскольку у нас были запасы еды. Мы закупились продуктами, забрали из холодильника все, что у нас было в квартире. Аптеки и супермаркеты были опустошены в первые же дни.
— Как вы себя успокаивали? Была паника?
— Это экстраординарная ситуация, которая не приснится в страшном сне. Я ничего не делала — не пила успокоительные, не применяла никакие техники, типа медитации или не знаю чего еще… Просто жила, читала фейсбук и новости, подписалась на телеграм-каналы, которые оповещали о воздушной тревоге: так мы знали, когда нам нужно спускаться в подвал, когда артобстрел, когда авиаудар. В общем, я продолжала жить обычной жизнью.
— Вряд ли же ты продолжала работать?
— Это все остановилось. Я вообще сразу удалила свой телеграм-чат, в котором были некорректные высказывания со стороны моих русских друзей. Мне не хотелось этого читать. Я не ожидала, что такое будет. И все это сразу удалила. Просто люди в России не понимали, что началась война, что происходит. Какие-то друзья до сих пор не понимают, пишут сообщения типа: «Смотришь кино? Читаешь?» Я перестала все это делать с 24 числа. Моя профессиональная деятельность полностью остановилась.
— Скажи, как менялось отношение к происходящему, к войне по ходу того, как дни шли?
— Долго казалось, что это нелепая ошибка. Все не могло поместиться в голове, как такое может быть, что в город въехали танки, что они стреляют по церкви. Пожар, летают самолеты, сбрасывают бомбы, как во Вторую мировую войну. Это вообще кажется каким-то абсурдом, как мы в этом оказались? Говорят, что на 5-й, на 12-й и на 21-й день происходит кризис. У меня на 12-й день случилась бессонница. Я не могла спать, потому что боялась, что пропущу сигнал тревоги. Не могла закрыть глаза до четырех часов утра, потом немного заснула.
— Как реагировал на события твой кот?
— Кот испытывал большой стресс. Когда мы его два раза спускали в подвал, ему там было холодно, страшно. Он сидел в переноске. Пришлось поехать в ветклинику и купить ему капли-«антистресс». Они подействовали. Мы отпаивали его водой из шприца, потому что он не пил, не ел, не ходил в туалет. Потом ему стало лучше, он стал вести себя привычным образом. Мы перестали его спускать в подвал, хотя если бы бомба попала в наш дом, мы бы его потеряли. Слава богу, такого не случилось.
7-го числа бомба упала недалеко от нашего дома. [Соседний] обычный частный жилой дом — от него вообще ничего не осталось. Там погибла семья. Тогда я приняла решение, что надо уезжать.
— Насколько верилось в то, что у Украины есть силы этому противостоять?
— По украинскому телевидению говорят о том, что мы выстоим. О том, что мы победим. Выступает Зеленский, который внушает уверенность в силах, но… Все-таки Россия — это очень большая страна с большими ресурсами для мобилизации, с большой армией. И [против нее] маленькая Украина. Сможет ли она противостоять? Я не знаю.
— Как у тебя изменилось отношение к Владимиру Зеленскому за это время?
— Я не голосовала за Зеленского. Считала, что это очень нелепо изначально — Украиной управляет комик, это такой абсурд. Но когда он так достойно себя повел в течение войны… В общем, я испытываю теперь к нему уважение. Мне кажется, это потому, что он актер. Такая экстремальная ситуация укрепляет его имидж, и это дает ему какой-то внутренний драйв.
— Ты ощущаешь какие-то изменения в себе после этих пережитых почти трех недель войны в совершенно новом качестве — мирного жителя, укрывающегося в подвале, человека, который бежит из своего дома, бросив все то, что невозможно увезти, человека, который был вынужден перечеркнуть свое настоящее, свою работу?
— Каких-то конкретных перемен я в себе не ощущаю. Действительно, уезжать из Украины было очень тяжело. Сейчас, когда я читаю новости о том, что разбомбили Мариуполь, бомбили безопасный Львов или Луцк, у меня возникает чувство, что, может быть, надо было все-таки остаться — и пережить это со всеми. С другой стороны, каждый спасает свою жизнь, как может. И во время войны такая задача тоже стоит перед всеми — сохранить свою жизнь.
— Твои отношения с российской журналистикой закончены? Ты публиковалась не только у нас в «Искусстве кино», но во множестве изданий: «Афиша», «Ведомости», российский Forbes.
— Наверное, я уже поставила крест на своем сотрудничестве с российской культурой. Мне кажется, я уже не вернусь ни в «Ведомости», ни в «Афишу», ни в Forbes. Надо искать себя в каких-то новых изданиях. Возможно, в европейских — или что-то создавать свое. Мне не кажется, что война закончится скоро. Мне не кажется, что после нее будет реально и корректно интегрироваться в российскую культуру.
— Возможный бойкот русской культуры может помочь изменить ситуацию или, может, быстрее закончить войну? Или хотя бы помочь россиянам осознать то, что произошло?
— Нет, я не считаю, что отмена русской культуры поможет быстрее закончить войну. Этот шаг для украинской культуры — ожидаемый и прогнозируемый, но вряд ли он поможет. Слишком культура далека от политики и от милитаристской стороны государства. Культура — это самое последнее, о чем думает Путин.
— Если я попрошу тебя вспомнить самое сильное и острое впечатление этих трех недель, что это будет?
— 7 марта вечером я смотрела телевизор и с кем-то переписывалась в фейсбуке. День был более-мене спокойный, тихий. А потом буквально над домом пролетел самолет, и где-то рядом упала бомба. Она упала в Роменском районе [города Сумы] и разбомбила тот самый дом с семьей. Это было совсем рядом с нами. У меня до этого были мысли, что я никуда отсюда не уеду, а наоборот, вернусь к себе в квартиру и буду там жить. Этот авиаудар совершенно перевернул мое сознание, и я поняла, что нужно уезжать.
— Ты почувствовала облегчение, когда оказалась за пределами Украины?
— Да, я почувствовала очень сильное облегчение. Как будто ты просто путешествуешь где-то по Европе в мирное время, как будто ничего не происходит. Если не заглядывать в новости. Но ты по-прежнему вздрагиваешь от каждого громкого звука и сирен полицейских машин.
— Чувство неопределенности по поводу собственного будущего тебя сейчас не гнетет?
— В данный момент не гнетет, потому что чувство безопасности перевешивает.
Беседовал Антон Долин