Война приведет к росту смертности в России? А что будет с продолжительностью жизни — и как на ней скажется экономический кризис? Пытаемся оценить 2022 год с точки зрения демографии
Ожидаемая продолжительность жизни в России по итогам 2021 года составила 70 лет. Примерно такой же она была еще в начале 1960-х — на это недавно обратили внимание в проекте «Если быть точным». Согласно планам Кремля, к 2030 году этот показатель должен вырасти до 78 лет, но эти цели ставились до войны и вызванного ею экономического кризиса. Как сильно повлияют на смертность в России военные потери и экономический спад? Специальный корреспондент «Медузы» Маргарита Лютова поговорила об этом с демографом Дмитрием Закотянским.
— Для начала внесем ясность: что вообще означает показатель «ожидаемая продолжительность жизни» (ОПЖ)? О чем он может сказать, а о чем — нет?
— Прежде всего, ОПЖ — это не когда люди умирают. Люди обычно думают, что это возраст смерти: например, по данным Росстата, у мужчин в России ожидаемая продолжительность жизни — 65 с половиной лет, то есть будто бы мужчины живут на пенсии всего несколько лет. Это неправда. Потому что, например, мужчины у нас живут на пенсии 16 лет, а женщины — 27 лет.
Еще больше подробностей про ОПЖ
На самом деле ожидаемая продолжительность жизни — это условный показатель, говорящий о том, что человек, который родился в данном году, проживет столько-то лет, если на протяжении всей его жизни возрастные коэффициенты смертности не будут меняться. Для каждого конкретного года мы знаем численность людей в разных возрастах. Допустим, полтора миллиона в одном возрасте, два миллиона — в другом возрасте. И в каждом возрасте сколько-то людей умирают. Мы делим число умерших на число живущих и получаем интенсивность смертности в данном возрасте. У нас есть это число по каждому возрасту, и мы переводим при помощи формул все эти числа в одно. Оно показывает среднюю интенсивность смертности людей в этом году. То есть на самом деле этот показатель [ожидаемая продолжительность жизни] характеризует смертность.
В демографии мы называем ОПЖ гипотетическим показателем: по сути, это моделирование того, сколько проживут люди [, родившиеся в определенный год], если возрастные коэффициенты смертности не будут меняться. Но возрастные коэффициенты смертности всегда меняются, и, как правило, снижаются. Поэтому люди, рожденные в этом году, проживут дольше, чем показывает ОПЖ, потому что за их жизнь коэффициенты смертности снизятся.
— И тем не менее этот гипотетический показатель активно используется на практике и часто упоминается — и в заявлениях чиновников, и в медиа, и много где еще. Как все-таки перевести его с демографического на русский? Например, в России по итогам 2021 года средняя ожидаемая продолжительность жизни — 70 с небольшим лет, у мужчин — 65,5 года, у женщин — 74,5 года. Что это означает?
— Это показатель, который точнее всего характеризует смертность населения в целом. Это означает, что на фоне других стран мира ситуация со смертностью в России не очень хорошая. В первую очередь среди мужчин. Россия отличается рекордным разрывом в продолжительности жизни между мужчинами и женщинами: в отдельные годы в начале нулевых он приближался к 14 годам, это абсолютный мировой рекорд.
Очень часто демографы рассматривают это как два разных показателя — ОПЖ у мужчин и у женщин. Потому что если брать в среднем по населению, то мы теряем большое различие, когда у женщин продолжительность жизни [в России] ближе к развитым странам, а в том, что касается мужчин, мы топчемся на уровне 1960-х годов.
— Мы сейчас вернемся к особенностям того, как менялась ожидаемая продолжительность жизни в Советском Союзе и России, но сначала еще один вопрос про сам показатель. К Росстату возникало и возникает немало вопросов. Насколько точен и релевантен показатель ОПЖ, который он публикует? Есть ли в этом случае пространство для манипуляций?
— Я бы сказал, что все-таки нет. Статистика смертности в целом, сбор данных о том, в каких возрастах люди умирают, сама регистрация смертей в России очень хорошо налажены. В последние несколько лет возникла проблема с данными о смертности по различным причинам смерти — этой статистике доверять больше нельзя. Эти показатели стали использоваться в качестве KPI для руководителей регионов, и в итоге они стали ею безбожно манипулировать. Но самим фактом того, сколько людей умерло в этих возрастах, практически невозможно манипулировать.
За исключением отдельных регионов, данным по смертности и ОПЖ по всей остальной стране можно доверять. В чем здесь гипотетически могут быть манипуляции? Показатель смертности рассчитывается так: у нас в числителе умершие, а в знаменателе — живущие. Регистрация умерших везде надежная, а вот число ныне живущих может завышаться — например, в регионах Кавказа.
— Зачем завышать численность населения?
— У нас некоторые бюджетные дотации привязаны к численности населения в регионе. Из-за завышения численности населения возникает смешной парадокс: если мы делим то же [реальное] число умерших на большее [чем в действительности] число живущих, то у нас резко увеличивается продолжительность жизни.
— А все думают: «Кавказское долголетие…»
— В регионах Кавказа ниже смертность в молодых возрастах. В России смертность очень сильно привязана к алкоголизму, и обычно мусульманские республики и некоторые среднеазиатские страны в этом плане более успешны, чем Россия, потому что в силу религиозных причин у них очень сильно ограничено потребление алкоголя.
Но в целом в случае с регионами Кавказа мы все-таки говорим об искажении, связанном с численностью населения. Причем раньше мы говорили только о нескольких республиках Кавказа, а теперь подобная приписка, судя по всему, возникла в Севастополе, где население резко увеличилось примерно на 60 тысяч человек. Теперь ко всем демографическим показателям по Севастополю следует относиться очень осторожно. Но поскольку эти регионы составляют маленькую долю населения, на показатель в целом по стране они влияют незначительно. В целом мы доверяем этим данным.
— От чего в первую очередь зависит ожидаемая продолжительность жизни в современном мире? И есть ли здесь у России своя специфика?
— Факторы меняются по ходу развития стран. У всех когда-то была очень высокая младенческая и детская смертность, и именно она была главной причиной того, почему ОПЖ была низкой. Если у вас треть родившихся умирает на первом году жизни, а половина умирает до совершеннолетия, то в целом получится, что люди живут мало. Хотя у людей, доживших до 10–20 лет, ОПЖ уже составляет 40 лет, но в целом ОПЖ с умершими в детстве — 26 лет.
На ранних этапах развития ключевую ключевую роль играет медицина. В демографии есть так называемая теория эпидемиологического перехода: на ранних этапах ОПЖ повышается за счет вложений в инфраструктуру, в медицину. То есть вы снижаете младенческую смертность, смертность от инфекционных заболеваний, от голода, от войн. Ведь исторически люди умирали, прежде всего, из-за этих факторов: как раз всадники апокалипсиса — это на самом деле реальные вещи в демографии.
В Европе ОПЖ росла быстрее, чем в остальном мире, в том числе потому, что в Европе не только довольно рано наладили борьбу с антисанитарией, но и очень рано победили голод. В России голод регулярно случался и до революции, и после: в 1932–1933 годах, в 1936 году, даже в 1946 году в СССР голод забрал целый миллион человек. Это был последний крупный голод, но это середина ХХ века! Это немыслимо, тем более в стране, которая раньше экспортировала продовольствие.
Meduza has been blocked in Russia. We were ready for this and our work continues, no matter what, but we need your support like never before.
We need it now. Tomorrow could be too late. We are an independent publication, and we work only in the interests of our readers. Many of our readers in Russia can no longer contribute, so we turn to you, our audience around the world.
Множество людей умирало из-за эпидемий. Эпидемии в мире продолжались еще в начале XX века, с отдельными вспышками в середине XX века. Но тогда начали применять пенициллин, который спас от преждевременной смерти сотни миллионов людей по всему миру. Это и другие достижения века внесли очень серьезный вклад в снижение смертности от инфекционных заболеваний.
Со второй половины XX века люди стали чаще умирать уже не от инфекционных заболеваний, а от сердечно-сосудистых. А люди, которые жили достаточно долго, начали сталкиваться с онкологическими заболеваниями. То есть структура причин смертности сильно менялась на протяжении последних 100 лет и продолжит меняться в будущем.
Согласно теории эпидемиологического перехода, которую разработал Абдель Омран, на более ранних этапах ОПЖ действительно можно было повысить за счет вложений в инфраструктуру. Но позже исследователи обнаружили, что страны могут таким образом подняться до ОПЖ на уровне 65 лет. Дальше рост ОПЖ замедляется — во всем мире и даже во многих развитых странах был период стагнации. Чтобы она росла дальше, важно, чтобы люди сами меняли свое самосохранительное поведение. То есть инфраструктура может спасти детей и стариков, но она не влияет на смертность населения в трудоспособном возрасте.
Исторически у людей долго была очень низкая ценность жизни. Смерть была нормой, она постоянно была вокруг, умирали дети, люди умирали от голода, от войн. Люди привыкали к смерти. Но в последние века люди начали осознавать, что со смертью можно бороться, а жизнь имеет ценность.
— И в России тоже?
— Россия включилась в этот процесс несколько позже, потому что исторически отличалась своим фатализмом — в силу крепостного права, высокой смертности, периферийности и даже климата.
Тем не менее и в России начался рост индивидуальной ценности жизни, но с советской спецификой. В том, что касается женщин, идеология говорила: «Это матери, о них нужно заботиться». А в отношении мужчин идеология героизировала самопожертвование: мужчина должен не жалеть себя, идти в бой, рисковать своей жизнью.
Поэтому процесс обретения индивидуальной ценности жизни среди мужчин в России шел очень медленно. С одной стороны, он был замедлен идеологией, с другой — экономическими условиями. Люди осознают свою жизнь ценной, когда у них есть экономические возможности себя реализовать. СССР примерно сравнялся с западными странами по ОПЖ к середине 1960-х годов — это был уникальный период, когда после десятилетий и даже столетий огромного разрыва в ОПЖ мы смогли поравняться с этими странами.
— За счет вложений в инфраструктуру здравоохранения?
— Да, сначала советские власти прошли первый этап, на котором ОПЖ повышается за счет инфраструктуры и социально-экономического развития. Чтобы ОПЖ могла расти дальше, после этого нужно было идти на следующий этап — развития самосохранительного поведения. Но в Советском Союзе это не произошло.
У нас шел уникальный процесс, которого не было больше нигде в мире: ОПЖ стала снижаться и снижалась десятилетиями! Прежде всего, для мужчин. То есть с середины 1960-х годов, по совпадению — аккурат с приходом Брежнева, ОПЖ начала снижаться и непрерывно шла вниз вплоть до горбачевской антиалкогольной кампании.
Многолетнее снижение ОПЖ в Советском Союзе в первую очередь связано с алкогольной зависимостью. Был очень большой рост смертности от сердечно-сосудистых заболеваний. В западных странах в эти годы началась так называемая сердечно-сосудистая революция: люди стали заботиться о здоровье, интересоваться правильным питанием и так далее.
А в Советском Союзе у мужчин и женщин происходили асимметричные процессы. С одной стороны, на женщинах была двойная нагрузка: они работали и занимались домашними делами. С другой стороны, у них все равно шла эмансипация: они получили возможность зарабатывать деньги, возможность развода, возможность аборта, что еще не было легализовано на Западе.
Мужчины же, наоборот, не эмансипировались: власть сохраняла у них так называемую гегемонную маскулинность — это концепция в социологии, которая говорит о комплексе патриархальных ценностей, характерных для мужчин, которые принуждают их к тому, чтобы сдерживать себя, не позволяют выражать эмоции, заставляют вести себя рискованно. Власти будто вешали на мужчин дополнительную психологическую нагрузку: мужчина должен быть добытчиком, хотя его супруга тоже зарабатывает, а сам он не может повлиять на уровень заработка, потому что в системе нет экономических свобод.
Одновременно было множество идеологических ограничений: крепло разочарование в политическом строе, которое началось в 1960-х годах, как показывают опросы — например, они описаны в книгах Бориса Грушина. Мужчины выгорали, не могли найти занятие, требования к ним сохранялись, а возможностей реализоваться было очень мало — в итоге они спивались, а алкоголизация населения тянула за собой смертность от всех причин.
Есть еще такой показатель в структуре причин смертности — «случайные отравления алкоголем». От них умирают в целом всего 2% населения. Но если построить для российского населения кривую по годам смертности от алкогольных отравлений и наложить на нее кривую смертности от убийств, кривую смертности от самоубийств, кривую смертности от ДТП, то динамика этих кривых полностью совпадает. А с кривой ОПЖ в целом кривая смертности от алкогольных отравлений полностью зеркальна вплоть до малейших колебаний.
— В России эта связь до сих пор сохраняется?
— В последние годы эта связь работает уже в позитивном ключе. То есть у нас росла ОПЖ, и у нас очень сильно менялось алкогольное поведение. Например, есть такое обследование населения РМЭЗ. В нем людям задают вопросы про употребление алкоголя и курение. Это обследование охватывает больше 20 лет, и по его результатам мы видим, что современная российская молодежь с каждым годом, с каждым поколением все меньше пьет. Она, во-первых, уже ушла от крепких алкогольных напитков в сторону более слабоалкогольных напитков, прежде всего пива. Это революционно для России, потому что алкогольная культура старшего поколения — это все еще крепкие алкогольные напитки.
В России тектонические сдвиги — в снижении потребления алкоголя, в изменении структуры потребления алкоголя, в последние двадцать лет сокращается и доля курящих.
— А что в последние годы происходило с этой гегемонной маскулинностью? Насколько, на ваш взгляд, эта проблема актуальна? Когда вы описывали проблемы мужчин в Советском Союзе, мне это показалось ужасающе современным.
— Многие ограничения, которые были в советское время, все-таки уже исчезли. Советское общество принуждало людей к единой модели жизни, не могло быть множественных вариантов жизненных путей. В последние двадцать лет мужчины все-таки могут выбирать различные жизненные пути, менять место работы, они понимают, что их продвижение по карьерной лестнице зависит от них самих, а не как раньше: «Вы делаете вид, что работаете, — мы делаем вид, что вам платим».
Современный мужчина может реализовать себя в отцовстве, например сидеть с ребенком. А может заняться бизнесом. Мужчины стали видеть больше альтернатив, в том числе и благодаря фильмам или сериалам. Они, кроме того, показывают, что мужчины могут быть разными, выражать эмоции, позволить себе мягкость, не быть «мужиком» и при этом остаться мужчиной. Глобализация, в которую Россия встроилась в 2000-е, также сильно эмансипирует мужчин.
— Все это, наверное, справедливо для современных мужчин в крупных российских городах. Но в регионах с низкими доходами, в малых городах и в сельской местности выбора до сих пор нет, и это отчетливо стало видно в этом году — прежде всего, если посмотреть на статистику потерь среди российских военных из разных регионов.
— Да, неравенство — это огромная проблема. В Советском Союзе оно принудительно поддерживалось на низком уровне — в среднем все были почти одинаково бедными. Но за последние 30 лет неравенство выросло колоссально.
Нижние 50% по уровню доходов стали беднее, чем были 30 лет назад, то есть для очень большой доли населения реальные располагаемые доходы за десятилетия снизились. В среднем Россия достигла среднедушевых доходов уровня 1990 года в районе 2010 года, но с учетом неравенства десятки процентов населения у нас живут в нищете, борются за выживание. Эти люди живут в другом мире.
Мне очень нравится концепция [профессора географического факультета МГУ] Натальи Зубаревич «Четыре России». Одна Россия — это Москва, Петербург и города-миллионники. Вторая — города среднего размера, третья — сельская территория и малые города, четвертая — малые национальные республики. Это четыре абсолютно разных мира.
— С разной ожидаемой продолжительностью жизни?
— Разница не столь высока. Очень сильно ушли вперед Москва и Санкт-Петербург, это фактически Европа. С одной стороны, это деньги, с другой — миграция: население Москвы каждое десятилетие устойчиво прирастает на миллион человек, и это миллион образованных, здоровых, молодых, способных. Люди богаче и могут позволить себе гораздо лучшее самосохранительное поведение, качественную частную медицину. Они понимают, почему нужно заботиться о здоровье.
Но прочие города-миллионники существенно беднее Москвы и совсем чуть богаче России в целом, так что не так сильно от России в целом отличаются и по демографическим показателям. Остальная Россия — это в принципе другой мир. Сельская местность и особенно этнические районы — это и вовсе территория крайней бедности, где из-за этого выше уровень алкоголизации.
— Я правильно понимаю, что потери российских вооруженных сил не окажут значимого влияния на общую статистику смертности по стране и, соответственно, на уровень ожидаемой продолжительности жизни?
— Какими бы они ни были, с точки зрения общего числа умирающих за год, а это больше полутора миллионов человек, это существенно меньше процента. Плюс есть последствия COVID-19. Одна волна обычно забирает сотни тысяч людей, так что коронавирус в статистике поглотит эти потери среди военных.
— А если бы коронавируса не было?
— В страновой статистике эти цифры, скорее всего, все равно бы затерялись. Но у нас есть и статистика по каждому региону. Числа погибших военных крайне неравномерно распределены по регионам: мы видим, что чаще всего погибают люди из бедных регионов, где у людей меньше всего возможностей, где для людей норма жизни — борьба за выживание. Они вынужденно становятся перед таким выбором [идти ли на военную службу ради повышенных выплат], а для них это огромные деньги. Тем более что информацию они преимущественно получают из телевизора, а не из интернета и независимых СМИ.
В региональной статистике смертности мы все же, вероятно, увидим влияние потерь среди военных. Например, в Бурятии, которая стала печально известной из-за одних из самых больших потерь среди российских регионов. Есть статистика числа умерших по месяцам, по возрастам. И если сейчас суммировать даже официальные цифры, то получится, например, [текущий уровень смертности] в Бурятии значительно больше, чем обычный уровень смертности в регионе.
— Значит, следом снизится ожидаемая продолжительность жизни в регионе?
— Конечно. У мужчин в Бурятии она снизится очень заметно. Но в будущем: мы, конечно, увидим эти данные, но надо учитывать, что они всегда публикуются с задержкой в два месяца, некоторые регионы публикуют данные с большой задержкой, а отдельные регионы вообще перестали некоторые данные публиковать.
Мы, вероятно, уже в следующем году увидим, что в регионах, где ОПЖ и так была одной из самых низких в России, она снизится еще больше. Довольно грустно то, что страдают и так бедные, и так неблагополучные — по ним все эти шоки смертности проходятся сильнее всего.
— В какой мере рост ожидаемой продолжительности жизни, который наблюдался в России в последние 20 лет, был связан с усилиями государства?
— Хотя государство у нас очень любит ставить себе в заслугу рост ОПЖ в эти 20 лет, я бы сказал, что его вклад незначителен. Младенческая смертность крайне низкая, и она уже не может значительно влиять на ОПЖ. Государство может это делать через расходы на здравоохранение, но если пересчитать их в процентах от ВВП, то они не менялись с 1990-х годов. В России расходы на здравоохранение двадцать лет устойчиво держатся на уровне 3–4% ВВП, а, например, во Франции это 7–8% ВВП.
Если бы в России государство тратило больше на здравоохранение, мы бы увидели более динамичный рост ОПЖ, особенно в пожилых возрастах, где снизились бы коэффициенты смертности. Но рост ОПЖ в последние 20 лет во многом был связан с тем, что снижалась смертность в трудоспособных возрастах, особенно у мужчин. Год за годом люди стали меньше пить и, если так можно выразиться, стали лучше пить. Ведь важно не просто количество выпитого алкоголя, например, за год, важен паттерн в потреблении алкоголя — у нас это большие дозы за раз.
Например, в данных ВОЗ можно посмотреть, что такой паттерн потребления был характерен для России, Беларуси, в некоторой степени для Украины. И как раз этот паттерн менялся в последние 20 лет, а вместе с этим стала снижаться смертность от сердечно-сосудистых заболеваний, а также смертность от внешних причин.
Как мне кажется, это заслуга того, что в эти 20 лет общество было более свободным. Менялись поколения, был экономический рост, ослабло идеологическое давление, у людей появился подлинный оптимизм. Хотя с 2013 года в России практически непрерывно снижаются реальные доходы, на ОПЖ это, как ни странно, до сих пор не отражалось. Сам факт свобод, возможностей встроиться в глобализацию — все это помогает людям, дает пространство для роста, чувство ценности собственной жизни. Я понимаю, что в нынешнее время сложно говорить о росте ценности жизни человека…
— Кроме того, сейчас и свободы, и возможности встроиться в глобализацию, мягко говоря, под большим вопросом. Если экономическая изоляция и деградация в России будут усугубляться, скажется ли это на ожидаемой продолжительности жизни?
— Вероятно, ключевым фактором может стать глубина падения доходов. И все же у нас есть структурные процессы — прежде всего смена поколений. То есть даже если доходы сильно сократятся, у нас продолжится замещение людей более консервативных, с более рискованным поведением на молодые поколения, которые выросли в другом уровне благополучия, — менее пьющие, менее курящие, менее рискованные. У нынешнего поколения первичная социализация прошла в куда более благополучных условиях, чем те, что были в девяностые и ранее.
Если мы посмотрим на экономические кризисы 2008–2009 годов и 2014–2015, то увидим, что они не повлияли на ОПЖ. Да, в 2008-м смертность несколько замедлила снижение, но она все равно снижалась. Чтобы ОПЖ в России начала снижаться, должен начаться рост смертности. Из-за того, что люди начнут больше пить? Но это сложно себе представить с учетом изменений в алкогольной культуре.
— А если сильно сократятся расходы государства на здравоохранение?
— Расходы на здравоохранение в предыдущие кризисы не сокращались — их не так просто сильно сократить. Со стороны государства все, вероятно, останется на том же уровне. Доходы людей снизятся, но спад в доходах скорее замедлит снижение смертности, которое шло в предыдущие годы, то есть и ожидаемая продолжительность жизни будет расти, но не так быстро. Такое же глубокое и резкое падение, как в начале девяностых, сейчас невозможно представить.
В девяностые в течение трех лет несколько десятков миллионов человек лишились работы. Сейчас такой крах невозможно представить: современное российское государство активно прикладывает усилия к тому, чтобы у людей была работа. Пусть они будут бедные, пусть у них не будут расти доходы, но чтобы какая-то занятость у них все равно была. Нынешний кризис, вероятно, приведет к потере работы примерно у двух миллионов человек, но это не десятки миллионов, как в девяностые, — это совершенно разные масштабы.
Кроме того, в девяностые реальные располагаемые доходы населения рухнули на 40–50% в течение нескольких лет. А сейчас, даже если за два года доходы совокупно сократятся на 15% или, предположим, на 20% за три года, — это все равно [будет] не такой шок, как в девяностые.
Конечно, очень многое будет зависеть от ситуации с российским экспортом, поступления от которого в значительной степени определяют уровень доходов населения. В России перераспределительная экономика, от двух третей до трех четвертей населения заняты на предприятиях с тем или иным участием государства. Люди, которые заняты в реально независимых от государства компаниях, составляют порядка четверти населения.
Государство распределяет свой пирог среди людей, которые от него зависят, а размер этого пирога сейчас будет определяться условиями для российского нефтегазового сектора: сократится ли он? Удастся ли его перенаправить? Точных ответов на эти вопросы мы еще не знаем.
— Вот так получается, что доходы российского государства от экспорта нефти и газа связаны с уровнем смертности.
— Безусловно, они связаны. В последние 20 лет рост благосостояния вносил вклад в рост ОПЖ, но опять же — через рост оптимизма, через расширение возможностей, через смену поколений, которые стали формировать другое самосохранительное поведение. Социологи Рональд Инглхарт и Кристиан Вельцель показали, что ценности людей, которые включают и то, насколько они дорожат собственной жизнью, во многом определяются тем, в каких условиях вырос человек.
У людей, которые выросли в нищете, в большинстве случаев на всю жизнь останется более рискованное самосохранительное поведение, большее пренебрежение жизнью, соответственно, вредные привычки и так далее. Но у людей, которые выросли в благополучии, на всю жизнь останется более адекватное самосохранительное поведение.
В России сейчас уходит поколение, чье детство прошло в бедности. Многие нынешние горожане — это люди, которые выросли в сельской местности. Но на смену им приходят поколения, которые выросли в городах. Накопленный уровень благополучия таков, что у молодежи все равно смена ценностей, я уверен, продолжится и общество будет развиваться.
Маргарита Лютова