Гаагский ордер может быть для Путина даже опаснее, чем санкции — он отделяет президента от его собственного окружения Объясняет Александр Баунов (Carnegie Politika)
У ордера Международного уголовного суда в Гааге (МУС) на арест президента России Владимира Путина пока не будет прямых юридических последствий, но уже наступают дипломатические. Прямо сейчас решение МУС затруднит сближение России с незападными странами, которым Москва пытается заместить рухнувшие отношения с США и Европой. Ордер может повлиять и на отношения президента с его же аппаратом: если после санкций Запада Путин, стоявший выше ограничений, наблюдал, что будет с подпавшими под них людьми из его окружения, то теперь уже окружение наблюдает, что будет с главой государства. О том, чем это может грозить президенту России, рассуждает старший научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир Александр Баунов. «Медуза» публикует этот материал полностью с любезного разрешения проекта Carnegie Politika.
Ровно девять лет назад российский истеблишмент распался на тех, кто стремится избежать санкций, и тех, кто хотел под них подпасть. В марте 2014 года западные правительства и институции опубликовали первые списки персональных санкций против лиц, связанных с аннексией Крыма. Тогда этот шаг не смог разделить российскую верхушку на токсичный и относительно здоровый актив, который мог бы удержать Путина от дальнейших роковых ошибок.
Международный уголовный суд в Гааге, выдав ордер на арест Владимира Путина, подходит к той же задаче по-другому. Санкционная стратегия западных правительств строилась снизу вверх, суд выстраивает свою — сверху вниз.
Санкционный раздел
Санкционные списки 2014 года, помимо задачи наказать за расширение границ за счет другого государства, были призваны создать номенклатурный противовес политике Путина. Но уже тогда было понятно, что у представителей российской верхушки слишком мало сил и инструментов для того, чтобы принудить Путина действовать вопреки его собственным эмоциям и желаниям.
В результате те в российских верхах, у кого репутация на Западе была лучше, а шансы подпасть под санкции — меньше, просто решили переждать неприятное время, занимаясь своими обычными делами. А те, кто подпал под санкции, попытались превратить черную метку от Запада в своего рода знак отличия внутри России — в конкурентное преимущество в рядах российской номенклатуры. Сам факт нахождения под санкциями они стали представлять как гарантию собственного патриотизма, как выданный врагами сертификат лояльности Путину и его режиму, ради которого они пожертвовали личным комфортом.
Как обычно в таких случаях, к первой категории относились функционеры, глубже интегрированные в мировую экономику, технократы, обладающие компетенциями, которые могут быть полезны любому режиму — как диктаторскому, так и более либеральному. Во второй категории чаще оказывались те, чьим основным товаром была лояльность руководству сама по себе, антизападный ресентимент, постсоветская ностальгия, консервативная религиозно окрашенная риторика.
Некоторые даже пытались посеять у Путина и у российского обывателя сомнения в патриотизме тех, кто под санкции не подпал. Совмещать обличения Запада и доступ к домам в престижных уголках Европы не давали санкции. Иначе говоря, мы в более щадящих условиях наблюдали первый сезон того, что разворачивается в России после 24.02.22.
Две эти стратегии были своего рода двумя принципиально разными типами личных карьерных инвестиций и требовали двух разных внешнеполитических курсов и разной государственной риторики. Посткрымские и донбасские санкции породили внутри российской верхушки сплоченную общими интересами группу функционеров, заинтересованных в напряженных отношениях с Западом и с подозрением взирающих на тех, кто хотел бы их улучшить.
Сам Путин принадлежал к группе неподсанкционных чиновников (Запад хотел оставить возможность для диалога на высшем уровне), но симпатизировал тем, кто подпал под ограничения. В конце концов, они пострадали, исполняя и поддерживая его решение, и он в принципе был готов вознаграждать за это ускоренной карьерой и повышенным вниманием.
Люди уровнем пониже тоже пытались использовать санкции в отношениях со своим начальством и госаппаратом: ветеранам и инвалидам санкционной войны положена карьерная и материальная компенсация, а кто в ней отказывает — чинит препятствия настоящим патриотам. Впрочем, с тех пор санкционные списки так удлинились, что нахождение в них практически перестало выделять на фоне других чиновников и компаний. Как и в банковской сфере, более редким и ценным активом оказались те, кто санкций избежал, — дело-то делать надо.
Наблюдатели и наблюдаемый
Ордер, выписанный сразу на арест президента, в заряженной подозрительностью атмосфере на вершине российской власти будет прочитан как приглашение российской элите покинуть Путина, который буквально доведет не только до сумы, но уже и до тюрьмы. Как призыв сплотиться не вокруг него, а против него. При этом, если количество ордеров будет расти, можно ожидать повторения ситуации с санкциями. Одни будут защищаться от рисков преследования, другие — соревноваться за то, кто следующий после Путина подпадет под ордер.
Однако между санкционными списками и пока коротким списком Международного суда есть важное отличие. Санкционные списки в отношении российской номенклатуры строились как бы снизу вверх. Первые санкции вводились против тех, кто был назван ответственными за конкретные действия — смерть Магнитского, аннексию Крыма, гибридную тогда войну в Донбассе. На самый верх, к первым лицам российского государства и правительства, эти списки добрались уже после полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году. К тому времени значительная часть российской элиты уже была под санкциями, а большая часть оставшихся быстро оказалась там же.
Международное уголовное правосудие, наоборот, начало преследование с самого верха. Прокурор суда Карим Хан назвал ордер против Путина прискорбным событием и первым шагом в череде других расследований. Этот вертикальный, но выстроенный сверху вниз подход при определенных обстоятельствах может оказаться лучшим инструментом для того, чтобы провести черту между главой режима и его аппаратом.
Ситуация с ордером выглядит иначе, чем с санкциями. Тогда Путин, стоявший выше санкций, наблюдал, что будет с подпавшими под них людьми из его окружения. Теперь окружение наблюдает, что будет с ним.
В будущем появление ордеров на арест других представителей российской элиты может стать таким же поводом для выпячивая своей лояльности, каким стали санкции. Но пока черта пролегает между аппаратом, который еще не преследуют, и Путиным. Он сейчас по одну сторону ордера, а все его окружение — пока что по другую.
Можно вспомнить, как тот же самый государственный аппарат, который многие годы работал на Милошевича, выдал его в Гаагу почти сразу после его свержения. Или как номенклатура, выстроенная Франсиско Франко для продолжения режима, стала энергично участвовать в его демонтаже, как только сменились первые лица и вектор их политики.
Внешнеполитические трудности
Россия вместе с Китаем и США находится в числе стран, не признающих юрисдикцию Международного уголовного суда (МУС), и в этом отношении выданный ордер для нее ничтожен. Путин и без всякого ордера в обозримом будущем не поедет в западные страны, которые считает врагами, — не важно, это признающая юрисдикцию МУС Европа или не признающая ее Америка.
В 2022 году российский президент, очевидно, опасаясь не только изоляции, но и за собственную безопасность, не приехал на G20 в Индонезию, где его готовы были видеть. Даже перемещаясь внутри страны, он все больше старается пользоваться специальным поездом вместо самолета.
С другой стороны, если Путин вдруг решит поехать в одну из незападных стран, готовых его принять, — например в состоящий в ОДКБ Таджикистан, то сложно себе представить его арест местными властями. Это касается и большинства других незападных стран — даже тех, кто признает юрисдикцию МУС.
Но что позволено Путину, не позволено нижестоящим членам госаппарата. Для них, в случае появления ордеров, риск быть задержанными или допрошенными в странах, признающих юрисдикцию МУС, гораздо выше. В конце концов, в любые страны, в том числе незападные, Путин ездит не один, а с внушительными делегациями, а основная часть работы и вовсе делается без участия первого лица.
Западные санкции уже сильно уменьшили возможности российской номенклатуры путешествовать, покупать недвижимость, участвовать в международных публичных событиях. А теперь многие незападные страны тоже могут стать зоной риска. Ведь как бы Россия ни подчеркивала недовольство развивающегося мира Западом, у большинства его правительств отношения с западными столицами ближе, чем с Москвой. Мир теперь закроется еще больше. А для начальников это станет дополнительным поводом еще менее охотно выпускать своих подчиненных за границу.
У ордера МУС пока не будет прямых юридических последствий, но уже наступают дипломатические. Прямо сейчас ордер МУС затруднит отношения с незападными странами, то самое сближение с Глобальным Югом, которым Москва пытается заместить рухнувшие отношения с Западом и старым развитым Востоком.
Крупнейшие незападные собеседники Кремля — Китай, Индия, Турция — тоже не признают МУС. Зато его признает почти вся Африка и Латинская Америка — те континенты, которым Россия пытается предложить себя в качества флагмана борьбы с западным неоколониализмом. Некоторые страны Африки не просто признают МУС, а сотрудничали с ним в осуществлении правосудия.
Разговоры о возможности личного присутствия Путина на саммите G20 в Южной Африке, которая признает юрисдикцию МУС, уже звучат иначе, чем до ордера. А ведь Южная Африка — участник БРИКС, формата, который Россия привыкла противопоставлять западным как свой чужим и как будущее прошлому. Признает суд и другой участник БРИКС — Бразилия.
Диктаторы всегда стараются легитимировать себя через международные связи, через признание со стороны иностранных правительств. Испытывая дефицит легитимности внутри, авторитарный режим восполняет его через международные отношения: смотрите, как нас все признают, к нам ездят и нас рады видеть.
Неслучайно любая диктатура, от Франко до Чаушеску и от Кастро до Путина, стремилась сделать свое участие в международных форматах как можно более заметным, организовывать визиты своих вождей, зазывать в страну уважаемых лидеров иностранных государств — лучше всего демократических. Все, чтобы не было сомнений в признании собственной легитимности даже со стороны самых щепетильных в вопросах свобод правительств. Ордер МУС наносит по этой легитимации через международные отношения, возможности для которой были и так подорваны войной, еще один удар.
Фонд Карнеги за Международный Мир и Carnegie Politika как организация не выступают с общей позицией по общественно-политическим вопросам. В публикации отражены личные взгляды авторов, которые не должны рассматриваться как точка зрения Фонда Карнеги за Международный Мир.
Читайте также на Carnegie Politika
- Мечта не для всех. Почему Грузия дрейфует к авторитаризму
- Ирано-саудовская нормализация. Что означает для России посреднический успех Китая
- Зэтники и нетвойняшки. Каким стал специальный военный русский язык
Александр Баунов