«Оставляют заявку о спасении четырех человек. А потом пишут, что дедушка уже умер» Как эвакуируют людей и животных после катастрофы на ГЭС. Рассказывают волонтеры
После разрушения плотины Каховской ГЭС, которое привело к затоплению населенных пунктов на двух берегах Днепра, тысячи человек до сих пор остаются в зонах бедствия. На левом берегу, оккупированном Россией, родственники не могут связаться как минимум с 395 людьми, сообщает «Русская служба Би-би-си», еще почти две тысячи человек ждут помощи. Волонтеры на обоих берегах, несмотря на обстрелы и отсутствие необходимой техники, пытаются спасти людей, животных, забрать тела погибших и доставить гуманитарную помощь. «Медуза» поговорила с ними о спасательной операции в Херсонской области.
Наталья
координатор одной из групп помощи пострадавшим на оккупированном Россией левом берегу Днепра
Сейчас у нас есть несколько направлений волонтерской помощи. Понятно, что самое главное — это волонтеры, которые находятся непосредственно в зоне затопления и вывозят людей на лодках, и, соответственно, координаторы, которые удаленно помогают им на местах.
Другая часть волонтеров собирает и систематизирует информацию из чатов и публичных источников, они сами обрабатывают запросы, систематизируют их, добавляют в базу данных и создают карту, по которой можно отследить наиболее критичные районы и найти пострадавших. Карта есть в открытом доступе — она передается волонтерам на лодках и в МЧС. Благодаря ей им удается более оперативно оказывать помощь. Третья группа — те, кто собирает и привозит гуманитарную помощь, в том числе лодки. Кроме того, волонтеры закупали лодки для [российского] МЧС, потому что у них их якобы не хватало.
Пока район от Голой Пристани до Алешек (по-украински — Олешки) остается затопленным. Понятно, что Алешки — самый большой населенный пункт в регионе. Там разная высота [в разных частях города], и есть улицы, которые находятся непосредственно близко к реке, — их затопило в первые часы. Людей, которые остаются на крышах, мы вывозим оттуда до сих пор.
Между Голой Пристанью и Алешками есть большое количество дачных поселков, которые сильно пострадали, — доступ к ним затруднен. Тяжелая ситуация в Коханах и [Левых] Солонцах, туда долгое время не могли добраться ни волонтеры, ни МЧС, потому что это находится в зоне обстрелов, кроме того, там очень сильное течение, и волонтерам трудно туда проехать на резиновых лодках. Из-за него же разрушаются многие дома: по улицам плавают бревна и тела утопших.
[Российские] военные [до 10 июня] не пускали волонтеров извне через КПП в Алешках. Местным жителям, у которых были лодки, в некоторые районы не давало проехать МЧС. Например, на улицу Нижнюю [в Алешках], откуда в первый день поступало очень много сообщений о критической ситуации, не пускали лодки — возможно, из-за того, что [там] было уже много погибших. Трудно сказать, почему МЧС перекрывало доступ к этим улицам.
Еще одна проблема — связь. Нет никакой внятной информации: ни со стороны МЧС, ни со стороны военной администрации. Происходит замалчивание, никто не показывает масштаб проблемы. Людей, которых удается спасти и вытащить, привозят в пункты временного размещения в Алешках, где раньше были школа, дом культуры и больница. При этом информирование родственников не организовано, нет врачей, нет психологов — тех, кто обычно сопровождает катастрофы подобного масштаба.
Количество людей, живущих в этих районах, — несколько десятков тысяч. Точного количества пострадавших у нас нет, информация поступает от родственников, которые обращаются за помощью. Таких сообщений у нас больше полутора тысяч, в среднем в каждом из них говорится о пяти пострадавших.
Эвакуация тех, кого удалось вывезти на сушу, тоже не организована — пострадавшие спрашивают, как им можно выехать самостоятельно, но их никто не выпускает. Гуманитарная ситуация очень тяжелая. Многие до сих пор остаются на крышах. Сообщений от людей, которым не хватает еды и воды, тоже очень много. Бывают случаи, когда люди оставляют, например, заявку на четырех человек, а потом пишут, что дедушка уже умер. Просят забрать бабушку и детей.
От тех, кто уже на суше, поступает огромное количество запросов на эвакуацию из пунктов временного размещения в Алешках. Он расположен в трех зданиях в незатопленной части города. В каждом из них находится от 500 человек. Они спят на полу, потому что просто не хватает мест, не хватает еды и воды. Люди не только тонут, но и умирают от обезвоживания. Волонтеры говорят, что все это похоже на ситуацию с Мариуполем.
У нас есть официальная статистика МЧС по количеству спасенных, но она довольно расплывчата. Мы не понимаем, из каких районов они вывезли людей и насколько вообще можно доверять этим данным. Статистику по волонтерам тоже собрать достаточно сложно — как и точно посчитать погибших и эвакуированных.
Та помощь, которую оказывает сейчас МЧС, несопоставима с реальными масштабами катастрофы. Когда нужно было спасать людей, того количества людей, лодок и средств у них не было, не было информирования — людей до последнего убеждали, что затопления не будет и вода скоро уйдет. Сейчас, по сведениям волонтеров и родственников, наиболее критическая ситуация в [Левых] Солонцах. Там множество человек в бедственном положении, более 50 человек ждали помощи на возвышенности, не имея доступа ни к еде, ни к питьевой воде.
Территория полностью затоплена, люди ждут помощи, есть погибшие. Волонтеры не могут туда добраться из-за обстрелов. Мы передавали эту информацию в МЧС, но до сих пор точно не знаем, была ли оказана помощь.
Александра
волонтер на правом берегу Днепра, который находится под контролем Украины
Сейчас мы [с волонтерской группой из Киева] занимаемся завозом гуманитарной помощи. Людей, которые в ней нуждаются, остается огромное количество. Помощь на лодках доставляют сами местные жители — на свой страх и риск. Мы завозим помощь [на правый берег] со стороны, которая подконтрольна Украине.
Ситуацию очень усложняют обстрелы с русской (имеется в виду российской, — прим. «Медузы») стороны. Из-за них мы не можем организовать беспрерывные поставки гуманитарной помощи: сейчас это очень небезопасно.
Проблема в том, что людей трудно даже просто забрать [из затопленных домов], не говоря о том, чтобы куда-то вывезти, — русская сторона не дает этого сделать. Сейчас основная задача — передать гуманитарную помощь и доставить ее любыми способами. Вчера [8 июня] мы весь день собирали помощь, которую передают наши граждане, — это одежда, медикаменты, средства гигиены. Мы все это погрузили и утром уже были в Херсоне.
Были случаи, когда российские военные забирали и провизию, и лодки, которые предназначались для мирных жителей, на них они сами уплывают в безопасную зону. [Несмотря на это] люди ведут себя довольно смело: после месяцев оккупации им уже ничего не страшно. Когда нам нужно было передавать помощь [на левый берег], человек просто сел в лодку и поехал спасать людей, несмотря на обстрелы вокруг. Наш народ сразу начал решать проблему. Единство помогает.
Когда вода стала подниматься, администрация [части Херсонской области, остающейся под контролем Украины] просила жителей эвакуироваться. [Новая] Каховка и приближенные населенные пункты уже видели последствия, до других городов вода дошла только ближе к вечеру. Многим выехать было просто не на чем и некуда, особенно пожилым. Животных удается эвакуировать, но тут есть проблема: если не едет хозяин, не едет и питомец.
На правом берегу, к счастью, вода начала отходить. Что сейчас происходит на левом берегу Днепра, я не могу сказать.
Многие люди до сих пор остаются в беде. Они сидели и ночевали на крышах без еды и воды. Видели, как умирают их соседи. Масштаб трагедии очень большой, люди беспомощны, особенно на левом берегу. Сейчас острая нужда в медицине. Понятное дело, что вода заражена. Если люди больные, зрелого возраста, врачи им нужны в первую очередь. Таких очень много.
Количество погибших посчитать невозможно — это то же самое, что подсчитать количество убитых в Мариуполе. Я знаю, что есть целые группы [волонтеров], которые вывозят трупы. Мы с ними общались по поводу того, как лучше проехать. Они занимаются вывозом утопленников — это уже о многом говорит (имеется в виду, что погибших много, — прим. «Медузы»).
Ирина
волонтер в Херсоне
Основная проблема — недопуск волонтеров [в зону бедствия], запрет под угрозой расстрела. Сегодня [9 июня] сообщалось, что [российские] военные убили волонтера. [В чатах волонтеров] есть еще информация о том, что русские вывозят за деньги и берут взятки за подвоз лодок. Гуманитарка также под запретом. Среди погибших есть те, кто спасся от потока воды, но не выдержал ожидания спасения.
Обстрелы идут в обе стороны. Сегодняшний обстрел Гопри (имеется в виду Голая Пристань, — прим. «Медузы») — это не просто локальная проблема: там на воду спускаются лодки [которые идут] до населенных пунктов выше по Днепру. То есть заблокирована вся эвакуация вообще. Кроме этого [работе спасателей и волонтеров мешает] тотальное отсутствие связи, рациями пользоваться нельзя: [по ним военные вычисляют цели — и] сразу «прилеты». Волонтеры ездят наобум.
Главное, что нам сейчас нужно, — это зеленый коридор, прекращение огня и вывоз мирных. Очень нужна помощь международных организаций. Красного Креста никто не видит даже в Херсоне, не говоря уже об оккупированных территориях. ООН уже выразила обеспокоенность — или мы слишком спешим [и им нужно еще подождать, пока появятся новые жертвы]? Мы не решим проблему недопуска [волонтеров и спасателей] отдельно от проблемы отсутствия Красного Креста. Люди гибнут уже не от стихии, а от безответственности международных организаций.
Без документов люди не смогут выехать куда-либо из оккупации: даже в аннексированный Крым. И это не говоря об отсутствии какой-либо медицинской помощи на месте и надвигающейся эпидемии.
Я видела сегодня сообщения о пяти тысячах эвакуированных [российским] МЧС — это маловероятно. У них просто нет такого количества лодок. Когда я инициировала поиск [лодок] — он был воспринят скептически даже волонтерским сообществом. Водители видели, что 6 июня МЧС завозило лодки из Крыма. Но это капля в море. В Херсоне около 500 лодок, у нас — от силы несколько десятков. Люди брошены.
Анастасия Марципан
хозяйка приюта для животных «Взгляд» в Николаеве
Я жила в Москве до 18 лет. А в Николаев переехала 12 лет назад — моя мама отсюда, она хотела вернуться домой. Мама попросила меня пожить с ней [в Николаеве] некоторое время. Я приехала сюда и решила, что тоже останусь, поменяла гражданство [с российского на украинское]. С начала полномасштабного вторжения я никуда не выезжала из Николаева.
У моей мамы — приют для пострадавших животных, ему больше пяти лет. Я тоже занимаюсь зоозащитой. В основном у нас сложные животные: кто-то парализован, кто-то слепой, кто-то глухой, кому-то отрезали лапу, у кого-то нет двух. Это особенные животные.
Я проснулась утром [6 июня] и увидела, что все новостные чаты кипят, а мне пишут люди: «Настя, как помочь животным?» Я не могла понять: каким животным [надо] помочь? Нашим, приютским? Почему меня об этом спрашивают 50 человек? Я читаю новости — и до меня доходит, что речь не о наших, приютских, животных, речь о том, что взорвали дамбу. В российских новостях расходится идиотская версия о том, что это сделали украинцы, но у нас туда [к ГЭС] доступа нет очень давно. Эта территория оккупирована почти с самого начала [войны].
Меня охватило тотальное чувство ужаса и беспомощности. Потому что в такие моменты осознаешь, что можешь сделать не так много. Я понимала, что туда [в города и села, затопленные в результате разрушения плотины ГЭС] поедут волонтеры, а проблема с животными всегда в том, что их некуда деть. Вы можете их спасти, но их очень тяжело пристроить. И первое, что я решила: нужно срочно собирать людей, которые смогут взять на передержку животных из Херсона. Я написала на странице приюта: «Ребята, если вы можете взять на передержку животное из Херсона, пожалуйста, напишите». Откликнулось безумное количество людей.
Мой молодой человек ездил в Херсон с первого дня. Каких-то животных он доставал сам и привозил [в наш приют], каких-то — [забирал] с точек эвакуации, каких-то — из [местных] приютов. За эти дни к нам привезли 12 котов, но я жду еще. Мы берем [только] котов, потому что, к сожалению, арендуем сейчас помещение, где нет подходящей [для собак и других животных] территории.
Животные в состоянии сильного стресса, перепуганные. Среди них однозначно есть домашние — они немного иначе себя ведут. Чем более домашнее животное, тем в большем оно ужасе.
Они оказались в «океане». Их снимали с крыш, доставали с высоких заборов. [При этом] мне поступило [только] несколько заявок о том, что люди ищут своих пропавших животных. То есть массово не ищут. Но это мои наблюдения — может, у других волонтеров иначе.
Одиннадцать котов из Херсона я уже пристроила в новые семьи. Люди еще ждут животных, чтобы дать им новый дом. Остался один кот, который до сих пор напуган и сидит забившись. Хотя есть задача пристроить максимальное количество животных, я не хочу отдавать этих настрадавшихся котов кому попало. Понимаете, существует такая штука, как благой порыв: «Я вижу, что в стране беда, я хочу что-то сделать». Потом может выясниться, что [с животным у человека] не получилось. Поэтому я всегда, и тем более сейчас, говорю людям, которые берут у меня животных: «Если вы не сойдетесь характерами или передумаете, вы можете мне его вернуть». Пока не вернули ни одного кота. Но прошло мало времени.
Вся страна [Украина] ринулась туда и сейчас сосредоточена на помощи этому направлению. Буквально только что я разговаривала с приютом в Херсоне: всех котов [у них] разобрали, собаки еще есть. А моя знакомая едет из Запорожья в Николаев, чтобы забрать семь собак и шесть котов по разным приютам, которые принимали [животных из Херсонской области]. В ее городе есть люди, которые их возьмут. Это удивительно.
Жители Николаева довольно долгое время жили под обстрелами. Херсон — тоже место, где постоянно «прилетает». Все понимали, что Херсон будут продолжать обстреливать, несмотря на эвакуацию, — потому что россиян, войска Путина это [и раньше] не останавливало. И люди, рискуя своей жизнью, плывут спасать брошенных котов и собак! Это же просто феноменально. Это такая высокая человечность — подумать о том, кто не может спасти себя сам.
Вчера [8 июня], когда в Херсоне работало огромное количество волонтеров, начались обстрелы. Есть погибшие, пострадавшие, люди перепуганы. Но [волонтеры] рисковали своей жизнью, чтобы помочь кому-то. А сегодня мы не можем продолжить свою работу, потому что волонтеров попросили воздержаться от поездок: чтобы они не погибли, пытаясь спасти других. И сегодня почти никого [из животных] не отловили.
Я более чем уверена, что, когда сойдет вода — а она сойдет, — мы будем в ужасе. В частном секторе, особенно в Херсонской области, где люди активно занимаются огородами, очень часто есть собаки на цепи, домашние коты на самовыгуле. Кто мог забрать и спасти своих, сделал это. Часть достали волонтеры. А сколько тех, кого не достали? Сколько собак, которые захлебнулись на цепи? Котов, которые утонули в домах?
Мы еще не понимаем масштаба. Когда вы мне написали, я была в районе города, расположенном возле реки. Там пляж, где [раньше] мы гуляли, загорали, а теперь все затоплено. Да, нас не ждет такой апокалипсис, как в Херсоне. Ты смотришь на эту воду и понимаешь: вода — это страшно.
[Но] в Украине очень сильные люди. Если тут живешь, нельзя быть не сильным. И самое хорошее — тут нет ощущения, что ты один. Произошла беда — все сплотились и работают.
Ярослав
координатор волонтерского движения, создатель чата по эвакуации
Все волонтерское движение началось с местных жителей. Когда о ситуации начали писать СМИ, к нам подключились волонтерские организации и просто неравнодушные люди. Нам пишут со всех уголков Украины, сегодня уже писали и из России. Приезжают помогать и из оккупированных регионов — Бердянска, Скадовска, Крыма. Люди едут отовсюду.
Все началось с маленькой группы по эвакуации, которую мы создали. Я стал активно призывать людей делиться лодками, веслами, продуктами, медикаментами. В первые часы там уже была тысяча человек, сейчас их девять тысяч. Эта группа в первое время была единственным местом, куда можно было обратиться за помощью в первые двое-трое суток. Был номер [российского] МЧС, но они стали что-то делать только на третьи сутки и сейчас просят у нас критические адреса (то есть адреса домов, где остаются люди, — прим. «Медузы»). Но пока неизвестно, спасают они кого-то или нет.
В Херсоне ситуация куда лучше [чем в оккупированных Россией населенных пунктах]. Там были готовы к последствиям прорыва ГЭС — и людей удалось спасти. На левом берегу эвакуации не было. Людей не выпускали из города даже [когда эвакуироваться было гораздо легче — еще] до того, как их дома полностью затопило.
Утром [9 июня] мы посылали помощь в Левые Солонцы, Коханы, стабильно у нас есть люди в Голой Пристани и в Алешках. В первую очередь мы посылаем лодки, чтобы вывезти людей на сушу, но с первого дня нам препятствуют [российские] военные. На третий день их стало еще больше. Они разворачивали наши лодки, которые мы посылали на улицы, находящиеся в критическом положении. Это было неоднократно, в разных населенных пунктах — у наших парней забрали четыре [лодки]. Нам не разрешают заехать в Алешки и привезти лодки. Приходится что-то придумывать на ходу.
Сегодня [9 июня] у нас появился один русский военный волонтер. У этой женщины получилось договориться с местными [оккупационными] администрациями, сегодня она привезла в Алешки гуманитарную помощь от нас.
Тех людей, которые остаются в Алешках и близлежащих населенных пунктах, вывозят в ту часть города, куда не добралась вода. Из Голой Пристани их вывозят на сушу, оттуда мы организуем автобусы на Крым и Скадовск — туда, где предоставляют кров и где людям готовы помочь. Автобусами мы занялись с сегодняшнего дня, потому что ранее все ресурсы были задействованы в оперативном спасении. Сегодня мы открыли группу по сбору заявок на дальнейшую эвакуацию.
Записали Кристина Сафонова и другие авторы «Медузы»