«Мама говорила, что не знает, проснемся ли мы завтра» Сентябрьские теракты 1999 года — многие из нас хорошо помнят те события до сих пор. Вот как их переживали читатели «Медузы»

Ровно 25 лет назад в России произошла серия масштабных терактов — сначала в Буйнакске, а затем в Москве и Волгодонске произошли взрывы в многоэтажных домах. Они вызвали панику по всей стране: миллионы людей боялись, что их дом может стать следующим. Мы попросили читателей «Медузы» рассказать, как те события переживали в их семьях. Вот несколько историй из множества, что мы получили.

Александра

Москва

Каждую ночь, укладывая нас с маленьким братом спать, мама говорила, что не знает, проснемся ли мы завтра. Помню, как в те дни любой житель нашего спального района на окраине Москвы, проходя по улицам, недоверчиво оглядывал каждого встречного.

Однажды мы не спали всю ночь: соседи обнаружили в подвале нашей многоэтажки какие-то мешки, которые, как оказалось, туда принесли неизвестные за несколько дней до терактов. Помню, как папа и другие мужчины всю ночь провели в подвале с саперами и милицией, пытаясь выяснить, не заминирован ли наш дом. Мы боялись взрыва в любой момент. Это были очень страшные дни.

Василий

Волгодонск

Мне было 13 лет. Наш дом находился в нескольких кварталах от взорванного. Я проснулся в то утро [16 сентября 1999 года] от звука, похожего на раскат грома. Было темно. Мама с сестрой забегали по квартире, кричали, что был взрыв. Я в силу возраста надеялся, что взорвали [мою] школу, но нет.

На следующий день у нас была пара уроков, а потом всех отпустили. Многие пошли к тому дому. Без интернета и нормальной связи не было толком понятно, что и как произошло, поэтому мы не знали, чего ожидать.

Издалека я сначала ничего не понял — казалось, что взорвали недостроенный дом. Когда получилось подобраться поближе, стало понятно, что оторвался кусок фасада у целого подъезда. Все дома вокруг выглядели как после апокалипсиса: выбитые окна, покореженные балконы. Повсюду было очень много людей: кто-то помогал [разбирать завалы], другие просто наблюдали за происходящим.

Мы пошли в соседний дом к товарищу. У многих покорежило входные двери в квартиры, невозможно было пройти. Двери вышибали и выносили из домов, почти из каждой квартиры — это мне запомнилось. Такое было не только в домах поблизости, но и в соседних кварталах.

Мы тогда особо не понимали, что происходит. Для нас это было своеобразное приключение, хоть и грустное.

Это время запомнилось тем, что во всех домах и подъездах сразу начали ставить железные двери, замки и домофоны. Мы стали по очереди дежурить у подъездов. У нас был достаточно молодежный подъезд, и многие даже как-то лучше сдружились и стали больше общаться. В этом была даже своя романтика, опять же — в силу возраста.

Сергей

Москва

Я жил в Москве один, сидел без работы. Ночью пробовал писать всякие истории и рассказы, хотел найти работу в СМИ или рекламе. Однажды написал рассказ про человека, который три дня провел под обломками дома после землетрясения. Через пару дней включил телевизор, новости на НТВ — и там показали взорванный дом на Гурьянова. Меня это совпадение поразило так, что я еще дня три просыпался в поту — снилось, что лежу под бетонной плитой. В голове все время вертелось: как это вообще возможно в Москве? Было страшно.

Алексей

Донецк

Мой дядя с семьей тогда жил в Волгодонске. В то утро я, студент, проснулся под новости. Папа уже ушел, мама на телефоне, пыталась дозвониться дяде, связи не было. А бабушка выла — ходила в ночнушке по квартире и выла. Я смотрел кадры [по телевизору], видел, что разрушена пятиэтажка — значит, с дядей должно быть все в порядке, он же живет в девятиэтажке…

К счастью, сваха в Волгодонске очень скоро догадалась, что надо нам позвонить. Ужас неведения ушел — в тот момент это было главное.

Что было потом, как [в семье] относились к реакции властей, кто взрывал и зачем — это уже другая история. Но я и сейчас вижу, как бабушка, которую я всю жизнь побаивался за крутой нрав, ходит совершенно невменяемая — и воет.

Тимофей

Волгодонск

Я родился в сентябре 1999 года. Помню, как однажды решил зайти на Википедию и посмотреть, какие события происходили в мире в месяц моего рождения. Прочитал статью о взрывах домов и заплакал. Позвал маму, показал на статью. Она мне рассказала, как лежала в роддоме и боялась, что и его могут взорвать. Так что уже на следующий день после моего рождения попросила отца забрать нас и отвезти домой.

Женя

Москва

Мне было четыре года, мы жили на две квартиры: одна в Чертаново, другая в Люблино. Поэтому я часто была и на Каширском шоссе, и в Печатниках. Мне, ребенку, казалось, что раз взорвали дома рядом с обоими нашими адресами, то взрывают всю Москву.

Юлия

Гамбург, Германия

В 1999 году я жила в Ростове-на-Дону. Когда взрывы были в Москве, это воспринималось как что-то страшное, но далекое. Когда произошел взрыв в Волгодонске, накануне празднования 250-летия Ростова, город был в шоке. Празднования отменили. Повсюду организовывали дежурства жителей, чтобы не допустить взрывов.

Помню явление Путина в телевизоре, который пообещал «мочить террористов в сортире». До этого никто и не знал, кто он такой. Многие увидели в нем защитника, который спасет нас от чеченцев и взрывов, и решили за него голосовать. Мне в этом еще тогда виделся подвох, манипуляция. А после «рязанского сахара» я была почти уверена, что это сделали не чеченцы.

Моя семья на тот момент уже несколько лет готовила документы для переезда в Германию. Тогда мы приняли решение, что ехать надо — и как можно скорее. За Путина я никогда не голосовала и ничего хорошего от него не ждала. Хотя и не предполагала, к чему приведет его правление.

Лена

Подмосковье

Я жила в доме, который взорвали в Волгодонске. Мне было 12 лет. Спала в квартире в момент взрыва. Выбиралась из дома с окровавленным котом в руках. Погиб мой отец; остальные родственники, к счастью, выжили. Погибли мои знакомые и соседи, серьезно пострадало несколько друзей. Кота тоже не спасли. Из города наша семья уехала.

Развилось ПТСР, я долго не могла спать спокойно. Через год пережила нервный срыв. Пришлось резко повзрослеть. Только лет через пять смогла спокойно говорить о случившемся, но тревожность осталась со мной навсегда. До сих пор из-за новостей о терактах сильно переживаю.

Юля

Москва

Мы жили в Печатниках. Помню, уже легли, проснулись от грохота. Ничего не поняли, уснули. На следующий день я пришла в школу — и узнала. Половина класса не пришла, начали звонить, творилась полная неразбериха, все вспоминали, кто в каком доме живет, даже не могли понять, какой взорвали. В нашей семье все обвиняли чеченцев — никто не говорил, что виноваты спецслужбы.

Я дружила только с двумя девочками в классе, в гостях была только у одной. Сразу по-детски представила, что это ее дом взорвали. Тем более она не пришла в школу.

Через несколько дней появилась информация о том, что моей подруги и ее семьи больше нет, потом новость опровергли — сказали, что квартира разрушена, но они сами уехали. Потом узнали о гибели нескольких учителей.

Через две недели появился список погибших — моя подруга была среди них. Я не могла это осознать — был человек, была ее мама, ее дом, комната с плакатами. Мы сидим на полу в этой комнате, едим клубнику, играем в фишки — и вот ничего этого больше нет.

Помню, были какие-то церемонии прощания в школе, какие-то слова. Я не ходила, ведь все это как будто бы киношное, а в реальности трагедия настолько глобальна, ее невозможно выразить дежурными словами.

Сейчас моей подруге было бы 34 года.

Алина

Рязань

Мне было 11 лет. Я жила в двух остановках от дома, где нашли «рязанский сахар». Помню, как соседи дежурили по ночам.

В центре двора у нас стоял старый заржавевший автобус, мы туда детьми лазили через дырявое днище и сидели. Через несколько дней после первого теракта автобус убрали.

Я хорошо помню свои мысли тогда. Я жила на третьем этаже, а на четвертом — моя подружка, у которой я бывала в гостях. И я думала: вот взорвут наш дом, у нее кровать расположена так же, как и у меня, она упадет на мою, и я, возможно, выживу. Все это, конечно, было по-детски.

Дарья

Ростов-на-Дону

Когда дом в близком к нам Волгодонске взорвали, мне было десять. Папа — на работе. Мама — худенькая. Бабушка — после инсульта, кое-как может передвигать ноги, если ее поддерживать. Поступил звонок — наш дом заминирован, эвакуация. Мы жили на восьмом этаже, лифт уже не работал. Мама (худенькая) ведет (громко сказано) по ступенькам бабушку (почти парализованную) и истошно кричит мне: «Беги! Убегай! Вниз!» А я ей: «Нет, я вас не брошу!» Мимо, толкаясь, бегут соседи. Только одна соседка, с маленькой внучкой на руках, попросила у мамы прощения за то, что не могла ей помочь вывести бабушку. Другая сказала: «Да брось ты ее!» Остальные просто бежали мимо. Это одно из самых страшных воспоминаний из детства.

Мне уже 35, а я до сих пор боюсь паники в толпе — я видела, как каждый спасает только себя, толкает других и не думает помочь ближнему. Как могут посоветовать дочери бросить больную мать?

На улице мы тогда просидели несколько часов, пока дом проверяли кинологи с собаками. Ночевать меня отправили на другой конец города к сестре. Засыпать я боялась — вдруг, когда проснусь, окажется, что мой дом с папой, мамой и бабушкой взорвался.

А потом прошел слух, что это были просто учения.

Ангелина

Хабаровск

Хабаровск всегда был «обособленным» местом — во власть и помощь от нее мы никогда не верили. Помню, у нас организовывались отряды дежурных, проверяли дома и машины. Хотя все понимали, что это ничего не даст и никто не остановит тех, кому нужно будет «привести приказ в исполнение».

Времена были настолько странными… Мы уже привыкли к мысли, что растем в атмосфере постоянной перестройки, голода и анархии. Не могу сказать, что мы испытывали страх — скорее усталость от безысходности и беззакония.

Наталия

Москва

Мы с мамой тогда жили в районе метро «Варшавская». Проснулись ночью как от невероятно сильного грома. В окнах дрожали стекла. Тогда мы не поняли, что случилось — все стало ясно из утренних новостей.

Мама сказала: «Может быть, ты в школу не пойдешь?» Я ответила: «А какая разница? Там мы хоть все вместе». Я только пошла в 11 класс, мы с одноклассниками были как семья. Быть с ними вместе казалось очевидным решением. Но я хорошо помню то чувство: не осталось ни одного безопасного места, нет рецепта, как спастись, куда уехать.

Долгое время после этого я, как по какому-то безумному будильнику, просыпалась без десяти пять и не отрываясь смотрела на часы — ждала, пока 4:59 превратится в 5:00, в 5:01. А потом выдыхала и засыпала.