Протесты в Белоруссии продолжаются уже две недели. «Медуза» изучила, чем все может закончиться с точки зрения политической науки

Белорусский протест вошел в новую стадию, которая напоминает пат. Масштаб акций оппозиции, как показало прошлое воскресенье, существенно не уменьшается. Режим Александра Лукашенко, сначала отреагировавший на недовольство насилием, сменил тактику — теперь реакция представляет собой смесь игнорирования масштабов протеста, точечного преследования организаторов (если их удается найти) и почти театрализованных представлений с участием Лукашенко, направленных на мобилизацию его сторонников. При этом основа режима — силовой аппарат — не показывает никаких внешних признаков разложения. Кажется, невозможно предсказать исход противостояния, где компромисс заведомо невозможен, а решающего перевеса не имеет ни одна из сторон. Однако, как утверждают исследователи протестов, которые разобрали сотни акций во всем мире за последние десятилетия, даже в таких сложных случаях можно оценить если не точный результат, то вероятность разных сценариев. «Медуза» приложила эту теорию к белорусским событиям.

Почему режим Лукашенко пришел к кризису?

Довольно долго события в Белоруссии напоминали классическую «демократизацию по ошибке», как ее описывает автор концепции, профессор UCLA Дэниел Трейсман. Он выяснил, что переход от автократии (чаще всего персоналистской) к демократии обычно случается не по воле диктатора или не из-за его смерти или ухода в отставку, а из-за допущенных им ошибок. Лидерам персоналистских автократий — вроде нынешних Белоруссии или России — приходится лично контролировать слишком много аспектов общественной жизни; рано или поздно они просчитываются, что катастрофически подрывает их популярность, а затем и лишает легитимности.

Правда, как именно эти ошибки отразились на популярности Лукашенко, неизвестно: в стране уже несколько лет фактически запрещена независимая социология; известно только, что, согласно утечке из государственной социологической службы, в апреле — то есть в начале эпидемии — в Минске президента поддерживали только 24% граждан. Таким образом, масштаб протестов после фальсификаций на выборах, где ЦИК «выписал» Лукашенко более 80% голосов, не должен вызывать удивления.

Значит, свержение Лукашенко неизбежно?

Не обязательно. Концепция «демократизации по ошибке» не объясняет различия в результатах протестов в разных странах при схожих начальных условиях. 

Только в последнее десятилетие революции в разных странах обрели самые разные формы и привели к разным результатам: 

• На Украине мирные протесты сначала вызвали насилие со стороны власти, потом это насилие стало обоюдным. В итоге через несколько месяцев после начала революции, после короткой, но кровавой акции подавления протестов в Киеве режим Виктора Януковича рухнул за несколько дней, когда массово дезертировали его политические сторонники и силовики. Наконец, Москва присоединила Крым, а на востоке Украины началась война, в которой сепаратистов почти открыто поддержала Россия, что принесло им относительный успех.
• Восстания на Ближнем Востоке и в Северной Африке во время «арабской весны» очень сильно отличались в разных странах. В Тунисе, где в конце 2010 года произошла первая революция, насилие продолжалось несколько недель, после чего президент страны Зин аль-Абидин Бен Али бежал из страны. В Ливии и Сирии в схожих обстоятельствах начались гражданские войны, в которые оказались вовлечены мировые державы. Муаммар Каддафи при участии США и стран ЕС был свергнут и убит, Башар Асад с помощью России и Ирана удержал власть. В Марокко все ограничилось мирными демонстрациями, а в Иордании король выполнил часть требований протестующих, в том числе отправив в отставку правительство.
• В Таиланде в 2014 году после полугода протестов военные совершили переворот. В Венесуэле с начала 2019 года существует фактическое двоевластие; власть президента Николаса Мадуро над частью территории страны держится в основном на лояльности большей части армии, которая подавила несколько попыток мятежей военных. Режиму не мешает даже катастрофический экономический кризис, санкции США и падение добычи нефти до 75-летнего минимума.

Ситуация в Белоруссии отдаленно напоминает венесуэльскую: она близка к патовой; режим, несмотря на потерю легитимности — как с точки зрения значительной части населения, так и многих иностранных государств, не признавших итоги выборов, — может опереться на верных силовиков и надеяться на помощь внешних сил — прежде всего России. Однако эта аналогия явно не полна. Поддержка силовиками Лукашенко и упорство оппозиции, которая мобилизует на акции десятки и сотни тысяч людей, но не может предложить им действенного механизма свержения режима, не значит, что противостояние в Белоруссии затянется на годы.

Как можно предсказать ход революции?

Модели, построенные на основе изучения тысяч акций в десятках стран за последние 25 лет, предлагают оценки вероятности разных сценариев, исходя из «цены», которую предлагает власти «заплатить» оппозиция. 

Есть цена «договоренности», которая зависит от требований оппозиции и упорства, с которым она эти требования отстаивает. Очевидно, что чем выше эта цена, тем меньше у режима или членов «коалиции», которая его поддерживает, желания пойти на компромисс.

Есть цена «разрушения», которое оппозиция может причинить власти своими акциями. Чем она выше, тем больше у режима (или его союзников) стимулов договориться. «Разрушения» могут быть самыми разными: от экономических, когда протесты мешают нормально функционировать предприятиям, финансовой системе, транспорту, до социальных; к последним можно отнести насильственные акции. Впрочем, в последнем случае власть часто склоняется не к договоренности, а к подавлению.

• Когда обе цены невысоки — то есть происходят отдельные ненасильственные и немногочисленные акции с незначительными требованиями, — то власть, как правило, предпочитает игнорировать протесты. Это самый частый вид — и исход — протестов. Похоже, именно к этому идет дело в Хабаровске.

• В случае если требования относительно мягкие, а разрушительная сила протестов большая, власть склонна пойти на компромисс. Такие эпизоды бывают и в России: например, в Башкирии, где граждане протестовали против разработки известняка на природном памятнике — горе Куштау. Протестующие были готовы перейти к насильственным действиям против ОМОНа, охранявшего от них разработки, но власти республики предпочли не доводить до «политических разрушений» и остановили добычу.

• Если цена договоренности высока — протестующие требуют смены режима или значительной его модернизации, глубокого реформирования силовых органов, — но цена «разрушения» (то есть неудобств, которые протестующие могут доставить режиму) сравнительно невелика, то власть часто склонна прибегнуть к подавлению протестов. Это отчасти напоминает результаты московских протестов зимы-весны 2011–2012 годов.

• Чрезмерное применение силы может увеличить масштаб протестов и увеличить цену достижения компромисса в случае, если протестующие будут требовать наказать виновных или сами прибегнут к насилию. Это имело место в Минске и других городах Белоруссии 9–12 августа, когда оппозиция сразу вышла с неприемлемыми для выживания режима лозунгами о смене власти (проведении новых — честных — выборов). После того, как оппозиция столкнулась с насилием силовиков, масштаб протестов увеличился. 
• Очевидно, Лукашенко неправильно просчитал размеры «неудобств», которые может доставить ему оппозиция. Расширение протестов до масштабов, которые затрудняют силовое подавление, экономические рычаги — забастовки, пусть и без остановки многих крупнейших предприятий, коллективное недовольство руководства IT-компаний, служивших витриной современного частного бизнеса, — повысили цену «разрушения» и заставили власть минимизировать насилие.
• Наконец, бывают сложные и не столь очевидные сочетания — как в случае с Белоруссией после 12 августа. Очевидно, что и цена компромисса, и цена «разрушения» одинаково высоки. Исследователи установили, что в этом случае, как правило, режимы склонны вновь вернуться к насилию. 

И что это значит практически?

Задача режима — трудновыполнимая — попытаться снизить масштабы протестов и издержки от них, чтобы можно было перейти к точечному преследованию координаторов оппозиции и организаторов забастовок. Альтернатива — попытаться смягчить требования протестующих, например, предложив им компромисс в виде новых выборов без предварительной смены власти, — кажется, уже не достижима. Однако никто не может с уверенностью сказать, что режим абсолютно монолитен и в нем нет тех, кто может составить собственную калькуляцию «ценников».

Протестующим, если они реально хотят добиться своих целей, нужно увеличить разницу между двумя «ценниками» — сделать так, чтобы цена договоренности хотя бы для части членов режима была ниже, чем угрожающие им масштабы «разрушений». Тут есть два варианта реакции оппозиции: готовиться к встречному насилию, то есть увеличивать «разрушения» (вариант Майдана), или смягчить свои требования хотя бы для части «правящей коалиции» (то есть силовиков).

Вариант насильственного противостояния, похоже, не кажется оппозиции приемлемым: эту идею не разделяет значительная часть протестующих. Кроме того, насилие со стороны протестующих может отчасти легитимизировать насилие режима — если не внутри страны, то у части зарубежных сочувствующих, например в Москве или Пекине.

Вариант «снижения требований» предполагает, что оппозиция (пока не ясно, в чьем лице) откажется от идеи тотальной люстрации и высмеивания Лукашенко как «президента ОМОНа». Такой вариант сработал, например, в 2019 году в Боливии, где полиция отказалась поддерживать президента Эво Моралеса, и он был вынужден покинуть страну. Такого варианта не оказалось в Венесуэле, где во всех остальных смыслах — от экономики до электоральной поддержки — режим был намного менее прочным, чем в Боливии. Для того, чтобы вести переговоры с силовиками, оппозиции нужна действенная политическая структура, которая сможет говорить от лица протестующих. Оппозиционеры не сумели создать ее ни перед выборами, ни после, когда начались протесты.

Но главная проблема в том, что люстрация в правоохранительных органах — как считает, например, профессор Чикагского университета Константин Сонин — должна стать основой самой разумной экономической программы оппозиции в случае прихода к власти. Без изменений в правоохранительных органах, которые до сих пор вмешивались в частный бизнес, невозможны инвестиции — ни иностранные, ни внутренние.

Впрочем, пока время работает на оппозицию: как считают исследователи протестов в мире, чем дольше длятся протесты, тем выше цена наносимых режиму разрушений. В Белоруссии это означает, что планомерно ухудшается финансовое положение власти: бюджет уже стал дефицитным, при этом страна после начала протестов фактически лишилась возможности занимать за границей. Увеличение дефицита может (далеко не сразу) привести к тому, что у Лукашенко просто не будет денег, чтобы оплачивать силовикам их «работу».

Однако у Лукашенко есть надежда на внешнюю поддержку (как есть она у президента Венесуэлы Мадуро): Россия всегда может покрыть часть потерь, которые режим понесет от действий протестующих. Возможно, теоретически Москва могла бы отказаться от поддержки Лукашенко (на это намекают близкие к Кремлю политологи), но для этого нужна альтернатива — политическая структура в Белоруссии, с которой власти России могли бы обсуждать совместное будущее.